У невротизированных детей устанавливается некий «компромисс», то есть определенная, крайне ограниченная часть реальности осознается, остальное отрицается. Массированное отрицание распространяется в том числе на подавляемые чувством вины мастурбационные фантазии, что приводит, в свою очередь, к блокированию процессов игры и обучения — общее место любого описания детского невроза. Навязчивые симптомы, в которых проявляется отказ (изначально это касается собственно игры), отражают этот компромисс между массированным подавлением фантазий и искаженными отношениями с реальностью. В таких обстоятельствах возможны только самые узкие компенсаторные формы.

Игра нормальных детей позволяет проявиться оптимальному балансу между фантазией и реальностью. Я бы хотела обрисовать различные отношения с реальностью, раскрывающиеся в детской игре в зависимости от того заболевания, которым страдает ребенок. Самый полный отказ от фантазирования и тотальное отсутствие отношений с реальностью мы обнаруживаем при парафрении. У детей-параноиков отношения с реальностью подчиняются мощнейшим фантастическим воздействиям и именно ирреальное превалирует над ними. Представленные в играх детей-невротиков переживания приобретают характерный оттенок навязчивости, сказывающийся на их потребности в наказании, согласованной с террором несчастливой развязки. Нормальные дети могут овладевать реальностью гораздо более эффективными способами, их игра демонстрирует, что способность адекватно реагировать и более комфортно проживать свои фантазии у них значительно выше. Кроме того, они способны переносить реальную ситуацию, даже когда не в силах ее изменить, потому что их более свободная фантазия легче обеспечивает им отказ от реальности, а также потому что более полное облегчение позволяет им в мастурбационных фантазиях в более «эгосинтонической» форме открыть для себя расширенные возможности для удовлетворения.

Теперь мы можем перейти к взаимосвязи между отношениями с реальностью и процессами персонификации и осуществления влечений. В играх нормальных детей эти процессы свидетельствуют о более сильном и длительном воздействии идентификаций, берущих свое начало на генитальном уровне. В той мере, в какой имаго приближаются к реальным объектам, отношения с реальностью улучшаются, причем у здоровых детей это характеризуется оптимальных принятием реальности. При наличии заболеваний (у психотиков или в случаях тяжелого обсессивного невроза), которые выделяются расстройством отношений или полным разрывом с реальностью, также наблюдается негативное исполнение желаний, когда в игре воплощаются Экстремально жестокие персонажи. В данной статье я попыталась продемонстрировать на основе этих явлений, что Супер-Эго, которое преобладает в них все еще находится на ранних стадиях своего формирования. Мои выводы сводятся к следующей мысли: господство угрожающего Супер-Эго, интроецированного в ходе первых стадий развития Эго является одним из основополагающих факторов психотических нарушений.

Настоящая статья содержит исследование важнейших функций механизма персонификации в играх детей. Мне бы хотелось далее подчеркнуть значимость этого механизма в психической жизни взрослых. Я пришла к заключению, что он отвечает за формирование одного из слоев феномена, который играет в ней существенную и универсальную роль, одного из важнейших явлений в психоанализе как детей, так и взрослых. Я имею в виду перенос. Когда деятельность фантазии ребенка полностью свободна, во время сеансов психоаналитической игры он приписывает психоаналитику самые разнообразные и противоречивые роли, например, мне приходилось, исполнять роль Оно. В такой проективной форме фантазии ребенка получают возможность пробиться к выходу с наименьшим ущербом в виде тревоги. Например, Джеральд, для которого я разыгрывала роль мамы-феи, преподносившей ему в подарок пенис отца, нередко назначал меня играть роль мальчика, который проникал ночью в клетку к львице с детенышами, нападал на нее, похищал у нее львят, убивал и пожирал их. Затем он сам становился львицей, которая обнаруживала меня и убивала с максимально возможной жестокостью, на какую только была способна. Эти роли чередовались в зависимости от аналитической ситуации и количества латентной тревоги. Чуть позже, например, малыш сам исполнял роль негодяя, который пробирался в клетку, а меня назначал играть жестокую львицу. Но вскоре львы были в одночасье заменены на игру в спасающую маму-фею, чью роль я также должна была исполнять. Ребенок к этому времени уже был способен самостоятельно играть роль Оно (это был явный признак прогресса в его отношениях с реальностью), так как его тревога несколько пошла на спад, что доказывал возникший образ мамы-феи.

Ослабление внутреннего конфликта или его перемещение во внешний мир посредством механизма расщепления и проекции является одним из главных стимулов переноса и движущей силой аналитической проработки. Более высокая активность фантазии и широкий диапазон позитивных персонификаций — это плюс ко всему еще и предварительное условие для установления оптимального трансфера. Параноики и вправду обладают очень богатой фантазматической жизнью, но так как жестокие идентификации, порождаемые тревогой, преобладают в структуре их Супер-Эго, сами персонажи, которых они выдумывают, по большей части носят негативный характер и, как правило, сводятся к ригидным типажам преследователей и преследуемых. Что же касается шизофреников, я думаю, что отношение к персонификации и переносу у них явно искажено, что помимо прочих причин объясняется также тем, что механизма проекции функционирует ущербным образом. Вот что действительно мешает установлению и поддержке адекватных отношений с реальностью и внешним миром.

Хотела бы подчеркнуть особо, что вывод о механизме персонификации как основе переноса навел меня на мысль о том, каков должен быть порядок применения моей техники. Я уже отмечала, с какой скоростью, зачастую, осуществляется переход от врага к союзнику и от «плохой» матери к «хорошей». В играх, которые задействуют идентификацию подобные изменения наблюдаются непрестанно, как только интерпретация высвобождает определенное количество тревоги. По мере как психоаналитик избавляется от жестоких ролей, принимаемых в ходе игры, и подвергает их анализу, вызывающие беспокойство имаго эволюционируют все дальше в направлении к благожелательным, а значит, более близким к реальности идентификациям. Иначе говоря, объективный принцип психоанализа — последовательное уменьшение чрезмерной жестокости Супер-Эго — поддерживается за счет принятия психоаналитиком на себя ответственности за исполнение ролей, которые выпадают ему в соответствие с аналитической ситуацией. Это утверждение всего лишь отражает требование, которое известно нам по психоанализу взрослых: аналитик должен всегда оставаться не более чем поддержкой, благодаря которой различные имаго могут быть оживлены, а фантазии пережиты с целью их дальнейшего анализа. Как только ребенок в своей игре в открытую назначает психоаналитику определенную роль, задача последнего вполне четко обозначается. Естественно, он должен сыграть, или по крайней мере дать понять, что он играет заданную роль.[32]В противном случае он рискует помешать прогрессу аналитической работы. Но это касается только некоторых стадий детского психоанализа, а также тех отдельных случаев, когда мы сталкиваемся с персонификацией в чистом виде. Гораздо чаще, как с детьми, так и с взрослыми встречается вариант, когда мы сами должны вычленить из аналитической ситуации или представленного аналитического материала детали той жестокой роли, которую нам приписывают, в зависимости от того, что именно получает возможность проявиться благодаря негативному трансферу пациента. Однако, что верно для персонификации в ее очевидной форме, соответствует истине и тогда, могу это удостоверить, когда персонификация принимает и более скрытые и замаскированные формы, сопоставимые с переносом. Аналитик, который хочет добраться до первичных имаго, порождаемых тревогой, то есть хочет подавить жестокость Супер-Эго в его зародыше, не должен отдавать особого предпочтения той или иной роли, но должен принимать ту роль, которую предлагает аналитическая ситуация.