из многих людей, отличающихся от «типичного белого мужчины», который сидит на зоне, потому что не согласен с радикальными СЖВ движениями. Геев тут было едва ли меньше натуралов.

В Нью-Либервиле давно уже привыкли называть СЖВ фашистами.

–У меня тоже кое что есть, – сказал Шестьсот сорок третий и показал остальным кусок шерстяной материи, которого хватило бы только на то, чтобы закрыть кому-то ноги.

– Отлично, когда начнутся холода, нам это пригодится. Не хотелось бы откинуться зимой.

– В смысле? – Спросил Майк, чернокожий заключенный.

– Отопления-то нет,– Кеплер снизил голос до полушепота, – зимой обычно половина замерзает.

Управлением лагеря это было сделано для того, чтобы в попытках согреться узники прижимались друг другу, что вызывало бы, по их плану, «правильные» мысли. Сами же пленные относились к этому как к простому инструменту выживания. В особо холодные зимы отопление иногда подключали, дабы не уничтожить всю рабочую силу.

– Скажи, Георг, ты правда думаешь, что все скоро измениться?

– Я бы не стал тешить себя надеждой: только хуже будет, – вставил слово Кеплер.

– Может быть и стоит, – возразил Тридцать седьмой, – история всегда представляла собой маятник. Я чувствую, он качнулся.

– Неужто так будет всегда? – Встрепенулся Майк, – неужто всегда мы будем колебаться от одного зла к другому? И никогда не научимся на ошибках прошлого?

– Когда начинается день, редко думаешь о ночи, – заключил Уилбур.

Следующим утром был «парад ненависти», как окрестили его заключенные. Дело состояло в том, что женский лагерь был скорее лагерем реабилитации, целью которого было наставление заблудившихся девушек. Им пропагандировали ненависть к патриархальным угнетателям. На параде девушки должны были вымещать злобу на заключенных. Те, кто это делал, вскоре выходили на свободу, остальные оставались на зоне.

И вот узников построили друг перед другом – женщин напротив мужчин. Кеплер молча, без выражения оглядывал противоположный ряд. Новенькие узницы выглядели еще свежо, но те, кто пробыл в лагере довольно долгое время выглядели ничем не лучше узников мужчин, только одежда была поприличнее. Тут его взгляд остановился, судя по всему, на ветеранке лагеря. Раньше он её здесь не видел, наверное, перевели из другого женского лагеря. Кто знает, сколько их появилось за все это время.

Девушка выглядела усталой и истощенной. Что-то знакомое было в ней для Кеплера. И тут он понял. Он вспомнил, как много лет назад учился вместе с ней, как она рассуждала о патриархате и о том, что «все мужики козлы», с юмором конечно.

Двое они смотрели друг на друга, не отрывая взгляд. «Парад» начался. Узники-мужчины должны были идти, а девушки кидать в них камнями или бить нагайками. Некоторые и кидали. К Астрид, школьной подруге Кеплера подошла надзирательница:

– А ты что стоишь? Это же угнетатели. Веками они притесняли нас и не давали права.

Астрид посмотрела на неё испытывающим взглядом:

–Нет.

–Что значит, нет?

– Нет, они этого не делали. Нас не угнетали уже много лет, потомок не должен отвечать за действия предков. Тем более то, что делаете вы – еще хуже.

–Так, – рассудительно сказала надзирательница, – давай отойдем, юная леди.

Они ушли подальше, туда, где их никто не увидит. Надзирательница усмехнулась… А затем со всех силы ударила Астрид ладонью по лицу. Удар был такой силы, что бедная девушка свалилась на землю. Удар ногой пришелся ей в живот, а под конец её ударили лицом о твердую землю.

– Паскуда, предательница. Ты ничем не лучше их. Погоди, мы и до вас доберемся. Вставай, всем скажешь, что поскользнулась и упала.

Падал первый снег, смешиваясь с кровью на земле. Надзирательница улыбалась ему, возвращаясь к строю. Дома её ждали любимые кот и собака, которых она будет ласково гладить, а так же небольшой садик на балконе.

За нею тащилась избитая, еле сдерживающая слезы узница.

4.

Квартира Джеси была обставлена по-старинному: деревянная мебель, кресло, обитое мягкой тканью, буфет, красивая люстра на потолке. Сильно выделялись заставленные книгами стеллажи. Человек, впервые зашедший в эту квартиру, мог подумать, будто попал в дом дворянина 19-го века. За круглым столом сидели три человека. Они занимались совершенно обычными взрослыми делами: настольными играми.

– Кидай кость д-двадцать,– сказал Джеси.

– Двадцать! Ха-ха!– сидящая напротив него женщина вскинула руки вверх, – критический удар!

– Везучая ты, – прокомментировал это мужчина рядом, – приятно все-таки иногда собраться вживую.

–Да, – протянул Смит, – но у нас есть и дела…

Лица гостей мгновенно стали серьёзными. Каждый из них знал, на какой риск идет, участвуя в подполье, но они не могли по-другому. Все они застали другую эпоху, не идеальную, но и не ужасную, как сейчас. Вера была психологом в женском отделении Нью-Либервиля и могла доносить до заключенных информацию. Райан работал в Литкоме, литературном комитете. Основной его задачей было спасение книг, подлежащих сожжению.

– Тут такое дело, – начал Райан, – скоро будет большой фестиваль, где участники должны представить максимально правильное произведение: стихи там, книги, фильмы и так далее. В это время каратели будут расслаблены, ну, понимаете: веселье, выпивка. Короче, можно будет проворачивать почти любые махинации. Ответим пропагандой на пропаганду. Напечатаем листовки и анонимно распространим.

– Не слишком ли это опасно?

– То, что подполье существует, они уже давно знают. Однако никаких зацепок нет. Тем более, что мы умеем заметать следы.

–Боже, – вдруг заговорила Вера, – до чего мы дожили? Почему все должно было случиться так плохо? Ведь идея-то хорошая: равные права и свободы для всех.

– Все просто, – спокойно отвечал Джеси, – те, кто якобы боролся за равенство, на деле не хотели никакого равенства, они хотели привилегий для себя. Действительно, мы не видели угрозы в представителях ЛГБТ и прочих сообществ, но угроза исходила и не от них, а от тех, кто за ними стоял. От тех, кому нужна была власть и влияние. Не было никакой расовой и половой войн, был только передел влияния. И вот результат – в правительстве каждой страны появляются нужные им люди, власть постепенно переходит руки новым силам. Все это под оберткой из толерантности и извинений.

– Дело говоришь, – Подтвердил Райан, – Надо бы твои слова занести в листовки, но перед этим немного оформить.

– Тут еще одно дело, – прервал его Джеси, – одному нашему человеку из лагеря грозит «трансплантация терпимости». Это надо как-нибудь предотвратить. Ни у кого из вас, господа, нет связей с хирургическим отделением?

– Есть один врач оттуда,       – Отвечала Вера, – он не согласен с линией партии «Интернационал-феминизм». Боюсь, я не имею возможности с ним связаться. Но если у тебя, Джеси, будет свободное время, можешь заглянуть к нему, он живет на Роулинг 60. Его