Но Витя ему сказал:

— Боря, я его не довезу! Надо искать кого-то в Петербурге!

И меня отвезли во 2-ю Городскую больницу.

Со мной был сын. Он передал меня с рук на руки врачам. Меня оперировал замечательный человек Юрий Алексеевич Шулев. Как иначе я могу охарактеризовать этого человека, если я сейчас сижу, разговариваю и помню все, что было вчера, и что — 40–50 лет назад?! Помогал ему Вадим Наильевич Бикмуллин. Эти два хирурга делали мне многочасовую операцию ночью во 2-й Городской больнице.

Шулев утром должен был улетать в Париж на какой-то симпозиум, а тут ему подсовывают такую операцию. Потом он сказал:

— Знаете, Евгений Маркович, эту операцию в вашем возрасте и в том положении, в котором вас привезли, выдерживает один из десяти. И вы этот билет счастливый вытянули!

Я говорю:

— Спасибо, спасибо, профессор…

— Нет, это вам спасибо! — отвечает он.

— Как мне? Я был без сознания…

— Нет, это больные так думают, а нейрохирурги знают, что на девять десятых все зависит от больного. Если он хочет жить, он будет жить!

Я говорю:

— Я не мог хотеть…

— Это так кажется на уровне сознания, а в подсознании — хотел!

Я ему поверил.

Я пережил эту операцию. Потом было две недели коматозного состояния. Я был подключен к аппарату искусственной вентиляции легких, не узнавал сына в течение семи-десяти дней. Он был единственный, кого пускали ко мне в реанимацию, и спрашивали:

— Евгений Маркович, кто это?

А я отвечал:

— Я не знаю.

Я этого не помню, мне рассказывал сын. Потом сына спросили:

— А кого он любит больше всех в семье?

Сын, стесняясь, сказал:

— По-моему, внука…

— Принесите фотографию внука. Есть?

— Есть!

Мне принесли фотографию внука:

— Евгений Маркович, это кто?

— Марик! — сказал я.

— О-па! Узнал!!! Замечательно все!

А когда на следующий день сын с утра пришел в больницу, навстречу вышел дежурный врач, хлопнул Витю по плечу:

— Витя, ну все!

Витя посмотрел на него и разрыдался… Он подумал, что все…

Надо же было такое сказать парню! А оказывается, «все» — означало, что в этот день отключили искусственную вентиляцию. Я задышал сам.

Витя потом мне пересказывал беседу с Шулевым. Ночью, перед операцией, Шулев посмотрел на сына и спросил:

— А кто ваш папа?

Он понимал, что кто-то, раз так давят, так жмут… Витя сказал:

— Кинорежиссер!

Это было неожиданно для Шулева. Он военный врач, прошел Афганистан. Он, человек похожий на боксера-средневеса, который всегда собран, всегда кулаки сжаты и всегда готов отвесить.

Очевидно, Юрий Алексеевич Шулев определенным образом относился к советскому кино, и он сказал:

— Да? И что снимал ваш папа?

Витька сказал первое, что пришло в голову:

— «Приключения принца Флоризеля».

— Это ваш папа снимал?!

— Да.

— А-а-а… Этому человеку я буду делать операцию! — сказал Шулев, то ли себе, то ли окружающим.

— Так, зовите реаниматора из 3-й Городской! — он засучил рукава…

К утру закончили операцию.

Хорошо помню, что, когда дней через десять нас познакомили и я стоял на дрожащих ногах, не зная, буду ли я ходить, умею ли я ходить, я спросил:

— Юрий Алексеевич, а почему вы, когда услышали, что я снимал «Приключения принца Флоризеля», то сказали, что этому человеку вы будете делать операцию?

— Я скажу! — ответил он. — Это вы писали тексты к картине?

— Не все, а только закадровый.

— Это вы написали: «Он решил сыграть с принцем в прятки! Не знает, дурачок, что у нас в стране прятки — национальный вид спорта»?

Я сознался:

— Я!

— Вот из-за этого я вам сделал операцию. Вы в каком году это написали?

— Вы увидели картину в 81-м, а я снимал ее в 79-м году.

— В 81-м… Я-то хорошо помню это время — сказал он, — время, когда мы шепотом безобидные анекдоты под одеялом жене рассказывали. Я подумал: «Господи, есть же люди, которые так ощущают себя в обществе и пространстве, что могут заявить „У нас в стране прятки — национальный вид спорта“»!

Я сказал:

— Юрий Алексеевич, самое смешное, что я фигу в кармане не держал и ничего не имел в виду, я только хотел сказать то, что я хотел сказать… Прятки можно объявить видом спорта, а в такой стране, как Баккардия, можно сделать национальным видом спорта.

— Вы мне не рассказывайте, не рассказывайте! — погрозил пальчиком Юрий Алексеевич.

Вот почему он сделал мне операцию: ему понравился человек, который мог позволить себе так высказываться!

Надо сказать, что чиновники не обратили внимания на это, а он обратил. С той поры у нас с ним очень хорошие отношения. Я с удовольствием, дорогие читатели, как вы понимаете, встречаюсь с ним и даже могу выпить…

После того как пришел в себя, я его спросил:

— Как я дальше-то жить буду?

Я стоял на дрожащих ногах, и меня в буквальном смысле учили ходить.

— Так же, как и раньше жили, — без запинки ответил он.

Я думаю: «я сейчас тебя проверю». И спросил:

— А я смогу водить машину?

Он посмотрел так на меня:

— Сколько лет водите?

— Сорок…

— Вы ее водите спинным мозгом, а не головой! Сядете и поедете, когда легче станет.

Потом я спросил про водку:

— А сколько я могу выпить?

Для меня это вопрос неактуальный, но мне нужно было знать.

— А вы что пьете?

— Водку, виски!

— Грамм семьдесят, Евгений Маркович, больше вам сейчас не надо! Знаю я ваши компании… — сказал он.

Вряд ли он знает мои компании!

— Все наливают, — продолжает он, — а вы себе водички налейте, и…

Я помню, как потом проделывал это. Но это были не все вопросы.

— А барышни? — спросил я.

— Это в неограниченном числе… Это даже помогает!

Так шутя, он меня успокоил.

Я второй раз привез картину в Москву, показал. Сказали: