Вскоре Шувалов отличился в игре за молодежную сборную, и его взяли в основной состав ЦСКА, а потом и во взрослую национальную сборную. Блистательный его дубль против сборной Франции на «Стад де Франс» сделал его настоящим героем нации, все заголовки спортивных (да и не только спортивных) газет запестрели его доселе мало кому известным именем. На него навалилась слава, и сумма профессионального контракта с ЦСКА была многократно увеличена. К нему уже тогда сватались «Сен-Жермен», «Аякс», «ноль-четвертый» «Шальке», «Гамбург», поговаривали даже, что скауты лондонского «Арсенала» обратили внимание на русского вундеркинда. Так или иначе, к своим восемнадцати годам он уже узнал вкус больших денег, а большие деньги, как известно, делают женщин доступными, особенно ту категорию женщин, которые стремятся подороже продать свою красоту (один раз, но зато сверхвыигрышно и до самого конца жизни) и которые отчего-то гордятся тем, что избежали таким образом прямой и заурядной проституции. Все сделалось чрезвычайно легким и простым, и Шувалов купался во всеобщем девичьем восхищении, и не нужно было ничего предпринимать, нужно было только быть самим собой, а вернее тем, в кого его превратили. Развлекательные комплексы, кабаки, ночные клубы — все эти многочисленные «Сак» и «Фак», названия которых полностью соответствовали тому, что там происходило, — холеные девки с золотыми цепочками на щиколотке, их тугие икры, породистые ляжки, простосердечная отзывчивость… — одним словом, абсолютное отсутствие преград при абсолютной нестесненности в средствах. Но все это было придатком, приложением к его собственным ногам и тем фокусам, которые он этими ногами выделывал, — Семен это отчетливо сознавал, и вся эта разнузданная любовь неизменно обитала на периферии, на самом дальнем краю его жизни. Так продолжалась до тех пор, пока не появилась Полина.

Это был какой-то вечер, церемония вручения премий «Лица года», и на звание «Спортивного лица года» претендовал и он, Шувалов, — наряду с российскими пловчихами-синхронистками и вольным борцом, исполинской глыбой, свежеиспеченным олимпийским чемпионом по фамилии Медведь. Во всей этой толчее с бокалами он чувствовал себя потерянным, окружающее пространство не подчинялось ему совершенно — уж слишком хаотично и бессмысленно перемещались человеческие фигуры, сбивались в беспорядочные кучи, не желая рассредоточиваться и расставляться в атакующем или защитном порядке. И тут он увидел ее, ту самую надоедливую журналистку, но теперь она была в открытом платье с голой спиной и собранными в узел на затылке тяжелыми волосами. Ловко изгибаясь, она пробиралась между оживленно беседующими людьми и умудрялась при этом ни на кого не наткнуться и никому не наступить на ногу. Она растерянно улыбалась, глаза ее словно искали кого-то и вот наконец уперлись в Семена, который ждал этого столкновения.

— Вот так да! — сказала она весело. — А вы, что же, выходит, не только едите своей головой и продумываете различные комбинации? Вы здесь какими судьбами?

— Пригнали, — состроил скорбную мину Семен.

— А, так это вы — «Спортивное лицо года»?

— Не я, — отвечал он. — Медведь.

— Это тот огромный увалень?

— Ага.

— Ну ладно.

Повисло молчание.

— Я это… — начал Семен с кривой усмешкой. — Я это… тут подумал своей головой и решил, что надо мне перед вами извиниться. Короче, я некрасиво себя повел. Нахамил. А это вещь непозволительная. Вообще-то я всем, кому хочешь, спокойно нахамлю, но вот вам — это было преступление.

— В чем же преступление?

— Вас трогать нельзя.

— Почему?

— Ну, потому что вы такая…

— Какая такая?

— А то вы не знаете, какая?

То, что она могла нравиться, а вернее, не могла не нравиться, Полина прекрасно понимала. И к растерянности, озадаченности мужчин, не знавших, как им с ней себя вести, привыкла. Вспоминая теперь себя прежнюю, уже не существующую, навсегда потерянную, она видела ребенка, которым оставалась и в том возрасте, когда иные ее сверстницы уже стали и женами, и мамами. Она видела стройную, довольно высокую кудрявую девушку, которая считалась первой красавицей в классе. Наверное, с самых одиннадцати лет никто не мог оспорить этого ее первенства, и такое положение сохранялось до самого выпускного. Впрочем, первая красавица в классе — это обычно что-то неживое, что-то слишком «само для себя», не щедрое, не греющее. Королева снежная, царевна Несмеяна, замороженная красота и чуть ли не мороженая рыба. Неживая эта идеальность вызывает у парней настороженность, неприятие, перерастающее в пренебрежение, и заставляет переключиться на более отзывчивых и непосредственных девушек. К тому же природа зачастую творит неожиданное превращение, и вчерашний гадкий лягушонок вдруг становится «лицом с обложки», а вчерашняя первая красавица — бледной молью, бесцветной клячей с постыдными усиками над верхней губой. Но она-то могла сейчас констатировать, что счастливо избежала подобной участи. У нее была крепкая, с безупречной репутацией школа и очень сильный класс, в котором процветала нездоровая или, во всяком случае, несколько болезненная конкуренция между учениками. Каждый стремился доказать свое лидерство, превосходство в творческих способностях и знаниях. И она не осталась в стороне от этих соревнований, и на довольно протяженное время успехи в учебе заслонили от нее живую реальность. Все нужно было делать точно, своевременно и красиво, постоянно ловя краем глаза свое отражение в зеркале и отстаивая свое превосходство над другими девочками. И все это для какой-то довольно абстрактной цели — однажды стать совершенной и гармонично развитой личностью. Она очень хорошо теперь понимала, откуда эта цель взялась, — от семьи, в которой полагалось знать по два иностранных языка и в которой к людям были чрезвычайно требовательны. Нужно было непременно реализовать себя как носителя высокого интеллекта, обладателя бессмертной души, и поле для этой реализации подбиралось самое что ни на есть исключительное. То поле, на котором находилось наибольшее количество препятствий, а значит, и возможностей для «духовного роста», то поле, на котором играли ученые, писатели, музыканты — все те, кого принято считать представителями славной интеллигенции. Никто не решал в ее доме насущных задач выживания, и самые основные, базовые, изначальные потребности человека как будто были вытеснены на задворки жизни.

Она к своим тринадцати годам имела уже точное представление о том, что происходит между женщиной и мужчиной. Представление это сперва вырастало главным образом из произведений художественной литературы, в которых влечение мужчины к женщине возводилось в ранг высокой болезни, в качество божественного вируса. И по страницам Тургенева, Мопассана, Бунина, Куприна — тех книг, которые были в доме, — она довольно скоро научилась разбираться в очередности симптомов любви. Не пропустила она и описание того глухого желания, что горело в глазах отставного гусарского унтера Жоржа Дюруа, внимательно прочитала веселые скабрезности Боккаччо. В итоге все это чтение любовной классики привело к тому, что она начала старательно подгонять свои переживания под книжные чувства. Столь ранняя ее искушенность, которой она так гордилась и которая полностью лежала вне реальности, вне действия, «вне прикосновений», сыграла с ней дурную шутку. Пока она гналась за призраками «книжной любви», в реальности все происходило гораздо быстрее и проще. И пока она искала соответствий, совпадений, попадания в тот или иной мужской образ, и пока она медленно решала, как же ей себя повести и как вот к этому человеку относиться, живая жизнь оставляла под скамейками в ее дворе пустые пивные и винные бутылки, перепачканные помадой окурки и использованные презервативы.