Быть может, плененном в мире Между, без никого, кто его перевел бы.

- Нет, - произнес я. Я был совершенно словно выпивоха. Одна маленькая рюмочка. Всего одна. Только один переходик. Просто-напросто, проверю, нет ли его там, не нужна ли ему помощь.

Я забыт в сердцах, как мертвый, я – как сосуд разбитый.

- Нет.

Я оставил "Мистиков" и какое-то время бесцельно шастал по дому. Среди книг, деревянной мебели и десятков масок, фигурок и экзотического мусора, который натаскал со всего мира. Как же мрачно все это выглядело в хмуром закате. Как комната ужасов или пещера безумного ученого из викторианского романа.

Потом заварил себе еще чаю.

Затем включил телевизор, вжимая кнопку пульта дистанционного управления, разыскивая хоть что-то, что не было бы насмешкой над моей человечностью и интеллигенцией. Безрезультатно. "Мы обязаны постоянно меняться, чтобы поспеть за постоянно меняющимся миром. Нужно позабыть о таких словах, как…". Пожалуйста! Щелк! "Внимание! Объявляем тревогу для кожи! Только лишь новейший…". Щелк! "Работу найдут только лучшие, постоянно ищущие новые вызовы". Щелк! "На останках не было никаких признаков разложения", щелк!

Нормальный человек. Так проводят время нормальные люди, разве нет? Сидят в кресле с пультом в руке и меняют каналы. Или же перестают менять, плюют на все и смотрят, что угодно. Когда это случилось? Когда телевидение превратилось в кладбище старья и трибуну в имбецилов-умников? Я начал опасаться, что во время моего невнимания миром овладели пришельцы. Быь может, уже нет новых фильмов, потому что космиты располагают только лишь скромным запасом, спасшимся от предыдущей цивилизации. Потому-то по кругу крутят то же самое. А лакуны заполняются мычанием неких лишенных мозгов жертв похищений.

Я пытался найти программу, которая мне когда-то нравилась, но она исчезла. Я проскакал по всем каналам, в результате мне пытались продать бритву для одежды, что бы это не значило; совершенно абсурдные кухонные приборы и уродливый велосипед для тренировок, на котором можно было, крутя педалями, одновременно размахивать руками. Похожая на куклу Барби дикторша находилась в состоянии энтузиазма, граничащем с экстазом и истерией. Разве пришельцы не знают, для чего нужен велосипед? Или же, что еще можно делать отжимания? Я стер данный канал и углубился в сложную процедуру установки частот: нажимал на кнопки, каналы появлялись один за другим, все время те же самые, только на различных языках. Бритву для одежды мне теперь предложили по-немецки, по-венгерски и, вероятнее всего, по-шведски. Я решил вернуться к предложению сразу же после того, как окажется, что моя одежда отпустила себе усы.

А потом, похоже, я забрел на область редко посещаемых частот, потому что везде был один белый шум. Ужасный, просверливающий уши звук, похожий на шкварчащий жир, и картинка, похожая на мерцающий белый гравий.

Тут я как раз положил пульт на столик, чтобы свернуть себе папиросу, когда среди гипнотически кружащихся, светящихся червячков появилось черное пятно, веретенообразная, размытая клякса, в чем-то похожая на людской силуэт, а трещащий, будто электрическая дуга, голос неожиданно произнес: Пеккатор! Пеккатор! Пеккатор!

Я окаменел, с языком, прижатым к краю папиросной бумажки. Отложил косячок на столик и выключил телевизор. Важной особенностью белого шума является то, что он хаотичен, а мозг с хаосом не справляется. По конец человек начинает в нем слышать на первый взгляд осмысленные звуки.

Сегодня мне как-то не хотелось ничего смотреть.

Ежи у нас маньяк. Вроде как, у него имеется некая мифическая семейная жизнь, вот только я не уверен, что она удачная. Практически всегда его можно застать в конторе, или, если та закрыта, в библиотеке. Если же каким-то чудом он сидит дома, то всегда производит впечатление, что мечтает о том, чтобы бросить все и погрузиться в старые бумаги. Точно так же было и в этот раз. Я морочил ему голову, подкидывал никому не нужную работу, а он радовался, как будто бы я купил ему планер. Такого называть книжной молью – этого мало. Ежи был книжным тираннозавром.

- Погоди, я запишу себе. Как его звали?

- Феофаний или же Феоций из ла Либелы. Между сто девяностым и двухсот пятидесятым. Вроде как оставил некий трактат, возможно, в форме писем. Мистик, торчал в пустыне в гробнице. Вроде как копт или грек, но торчал в Абиссинии.

- Ты взялся за историческую культурологию? А мне казалось, будто бы это не твоя сфера.

- Нет, - уклончиво ответил я. – Нужно проверить одну отсылку. Извини за беспокойство, но проверь, когда у тебя появится свободная минутка. Это не срочно. Что бы ты о нем не нашел, будет полезно.

- Да успокойся, это же ужасно интересно. Сейчас загляну в Форестера.

Ну конечно. Ужасно интересно. Благодарю тебя, Боже, за маньяков. Для Ежи и действие протектора шины тоже было "ужасно интересным".

Я побрился, надел отглаженные брюки, черную футболку и комичный пиджак.

Потом позвонил заказать такси.

Выходя из дома, свет не выключил.

Идея в общем виде была такая, что я поеду в какой-нибудь клуб и поищу себе девушку. Должен же я становиться нормальным человеком, или нет?

Задумка фатальная.

Во-первых, это была средина недели, так что большая часть девиц занималась чем-то другим. Во-вторых, визит в таком клубе для кого-то моего возраста это наилучший способ нажить депрессию. Я не старик, но с первого же взгляда видел, что никак сюда не вписываюсь. Все здесь были детьми. Еще хуже моих студенток. Музыка тоже была для детей. Даже спиртное казалось инфантильным. Сам я терпеть не могу слова "молодежный" – для меня оно ассоциируется с какой-то коммунистической организацией, буквально блестит пропагандистским лицемерием, и этому месту никак не соответствовало. Нельзя было его согласовать со случайным сексом в туалете и кокаином.

Заведение было настолько паскудным, что буквально хотелось сказать, что оно "тренди", вот только само это словечко уже не было в тренде.

Теперь клуб был "джези" – что звучало еще глупее и еще более адекватно. Частично стерильный, словно приемная дантиста, частично же загримированный под запущенный и без какого-либо настроя. Я сидел у бара, сносил чудовищную, хаотичную музыку и чувствовал себя ветхозаветным патриархом. Словно несносный, не знающий, куда себя деть дед. Словно Феофаний, который сполз со своего катафалка, обернутый истлевшим саваном, и отправился развлекаться, воняя плесенью и затхлостью, окруженный роем мух.

Несколько извивавшихся на пустоватом танцевальном пятачке девиц вогнало меня в ужасное настроение. То ли тоски, то ли печали, то ли телесного желания.

Нужно было пойти в какой-нибудь паб для байкеров. Вот это, похоже, местечко для меня. Дело в том, что, прежде чем человек сумеет заработать на "харлея", "роадстера" или на "хонду голден винг", как правило, он уже успевает выйти из щенячьего возраста, так что там сидело полно таких, как я. Типов, которых англосаксы называют muttons – баранина. Вроде как и среднего возраста, но решительно отказывающихся вступать в ряды почтенных граждан – папашек. Когда мужчина, перейдя сорокалетний барьер, не превращается в собственного отца, тут же пробуждает раздражение и презрение. Среди типов, таскающих татуировки на толстоватых предплечьях, бороды с нитками седины и конские хвостики, прячущих слой жирка под тяжелой кожаной курткой а-ля "Ramones", я чувствовал бы себя намного лучше. Среди почитателей второй молодости и ветра в прореженных волосах. Вот только, свободных девиц там было всего ничего. Те немногие являлись добычей кого-то, кто выполз из развалин супружеской катастрофы и лечился посредством стального коня, о котором мечтал всю жизнь, и цепляющимся к спине светловолосым ангелочком, охватывающим его в поясе на поворотах. К ним эти относились так же, как доберман относится к свежей косточке, так что там сегодня мне было нечего искать.