А вот стольный град без охраны никак не бросишь. И он оставил в Киеве Яромира.

Выслав вперед дозоры, великий князь неспешно следовал за ними. Дружинники были людьми равнинными, в горах быстро уставали, а уставший дружинник уже не годился для первого стремительного удара. И это тоже вызывало едкую глухую досаду.

Тропы становились все круче и круче, а дружинное вооружение в весе от этого не уменьшалось. Его воины теряли силы с каждым шагом, но повернуть назад было невозможно, поскольку в те глухие, средневековые, не особо еще кровопролитные годы уклонение от назначенного сражения автоматически приравнивалось к поражению…

Вернулись двое из дозора:

— Дошли до гребня, великий князь. Впереди в лощине выстраиваются для сражения войска.

— Значит, там мы им…

— Нам спускаться придется, — отчаянно перебил молодой дозорный. — Там кручи, великий князь. Там без проводников не спуститься нам.

— Значит, спустимся, — упрямо сказал Ладимир.

— А они стрелами половину выбьют…

— Ступай!..

Молодой дозорный Владимиру понравился: умел видеть и оценивать. Кроме того, князь чувствовал, что этот глазастый отрок болтать о своих предположениях не станет. Он сообразителен и все понимает. И успел спросить:

— Как кличут-то тебя?

— Туром.

— Запомнил. Ступай, Тур.

А на противника надо поглядеть самому. Ни дозорные, ни тем паче противник не знают, что за спиной выстроившейся польской армии стоят австрийцы, готовые ударить если не по сигналу, то по обстановке. И Владимиру надо появиться на гребне, чтобы союзники его увидели. Совсем не обязательно, конечно, показывать всю свою дружину, не так уж она велика. А вот показать самого себя просто необходимо.

Владимир вернул дозорных и повелел им проводить его на край гряды, чтобы он мог показаться союзникам.

— Опасно, великий князь, — предупредил Ладимир.

— Я сказал.

— А подумал?..

— Если великий князь решил погибнуть до начала сражения, ему перечить нельзя, — произнес вдруг знакомый голос.

Владимир с досадой оглянулся: за ним стоял воевода Волчий Хвост.

— Я, помнится, повелел тебе быть позади со своей дружиной, воевода.

— Я без дружины, великий князь. Я с теми, кто родился и вырос в этих местах. По их словам, то, что тебе представляется сплошным зеленым покровом, на самом деле изрезано скрытыми оврагами. Они берутся провести в них мою дружину.

— Спрятать, что ли?

— Спрятаться до начала сражения, а потом ударить с фланга, как только ты, великий князь, повелишь трубить дружине общее наступление.

— Затрубят австрийцы, — недовольно сказал Владимир. — Они обещали оказать мне помощь…

— А если не затрубят? — встрял в разговор кто-то еще.

— Что? — обернулся Владимир.

— Если австрийцы не затрубят, говорю!

Под скалой за спиною великого князя стоял его дядька Добрыня Никитич.

— Зачем лезешь в наш разговор… — начал было Владимир.

— А затем, что доверчив ты не по-княжески, племянник. Немцам доверять нельзя, они привыкли жар загребать чужими руками.

— Они — мои родственники!

— Родственников у тебя много, а друзей мало. У тебя и ромеи родственники, и Рогнеда тебе Изяслава родила, и кого еще твоя неуемная ненасыть в родственники произведет, неизвестно. Так что не рискуй попусту, а доброго воеводу послушай старательно. Он дело предлагает. Австрийцы то ли ударят, то ли погодят, кто кого; а он — ударит. А мы с тобой, великий князь, сверху посмотрим, затрубят австрийцы или не затрубят.

Великий князь открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но, подумав, махнул рукой:

— Ну, воюйте.

— Разверни свой стяг, великий князь, — твердо сказал Волчий Хвост. — Разверни стяг до того, как протрубишь наступление. И вели размахивать им.

— Ну, всё, всё!.. — с раздражением перебил его Владимир. — Разверну и протрублю…

— А вот трубить не надо.

— Но тогда…

— Ждите и не трубите, пока я вниз дружину свою не переведу.

2

Воевода ушел к дружине, а Владимир почему-то разозлился на него:

— Волчий Хвост только славян примучивать и горазд. А туда же!..

— Не умеет, — сказал Ладимир.

— Там видно будет, что он умеет, — ворча, Добрыня сунул в руку великого киевского князя княжеский стяг. — Держи крепко. И повели трубачам реветь во все трубы, когда я скажу.

Великий князь и его дядька-богатырь Добрыня Никитич затаив дыхание наблюдали, как умело, неторопливо и без единого звука переправляет свою дружину киевский воевода с гор в овраги. Против незащищенного и не готового к сражению левого крыла поляков. Подошел Путята:

— Чего это вы разглядываете?

— Тихо!.. — прикрикнул на него князь Владимир, будто голос Путяты мог с перевала донестись до польских ушей.

И сказано было так по-княжески, что балагур Путята сразу примолк.

— Последний… — облегченно выдохнул Ладимир, старательно считавший воинов.

— А эти польские дурни на нас до сей поры во все глаза пялятся, — усмехнулся Добрыня.

— Трубы! — взревел великий князь. Да так взревел, что после этого крика две недели говорил сиплым шепотом. — Вперед!.. Вперед!.. Вперед!..

Дальше произошло нечто невероятное. Великий киевский князь еще во все горло орал, потрясая стягом, Добрыня что-то ему пытался сказать, а…

А дело уже было сделано.

Дело было начато и завершено одним внезапным ударом киевской дружины Волчьего Хвоста по левому крылу изготовленной для боя польской рати. Киевский князь потрясал знаменем на вершине обрыва, а тут вдруг неизвестно откуда взявшиеся киевские дружинники. Да по левому крылу. А позади — австрийцы. То ли есть они, то ли нет их там, позади, но неизвестность куда хуже даже суровой реальности. Она порождает панику. Заразную, как чума.

И польское войско рассыпалось, как орехи из гнилой торбы, даже, как говорится, не обнажив мечей.

Австрийский тесть великого киевского князя, войск которого, кстати сказать, и не было в Карпатском сражении, пораженный полным разгромом поляков, оплатил Владимиру все расходы. Напуганные поляки тоже не поскупились, прикрывшись золотом от его возможного вторжения в свои земли.

Владимир Красное Солнышко торжественно, под рёв труб, вел свои войска в стольный город Киев. Вел под золотым княжеским стягом, с правой стороны которого ехал киевский воевода Волчий Хвост. И поставил его сюда не князь Владимир, а его дядька Добрыня, сказав: