— Да! А теперь угадай, сколько я отдала.

— Сорок?

— Перестань, Джемма, я так не играю.

— Сто.

— Меньше, меньше.

— Девяносто?

— Меньше.

— Семьдесят?

— Теплее.

— Шестьдесят?

— Больше.

— Шестьдесят пять?

— Да! Полцены. И это — чистая шерсть!

Эту процедуру надо было проделать с каждой купленной вещью, причем папа всегда радовался наравне с ней.

— Какая милая вещица, радость моя. — И он часто со всей искренностью говорил мне: — Джемма, твоя мама — очень элегантная женщина.

Стоит ли удивляться, что меня так потряс его уход? Хотя… Его она тоже заставляла угадывать цену, так что, может, я зря удивляюсь?

ТО: Susan…[email protected]

FROM: Gemma [email protected]

SUBJECT: Предательница

Ни за что не угадаешь, что произошло. На работе прибегает ко мне Андреа и с круглыми глазами восклицает: «Я прочла книжку Лили Райт!» Как будто за это ей полагается медаль. Говорит, книга ей очень понравилась, здорово подняла ей настроение. Потом она увидела мое лицо и примолкла. Господи, какие все бесчувственные!

С того дня, как я запустила в отца шоколадкой, ни я, ни мама его больше не видели. И по телефону он не звонил — ни разу. Можешь поверить? Мне удается поговорить с ним только тогда, когда я застаю его на месте, а Колетт куда-то вышла и не может соврать, что он у зубного. Он не приезжает ни за вещами, ни за почтой — ни за чем. Когда я решила воспользоваться этим предлогом, чтобы заманить его к нам, он попросил меня пересылать ему письма почтой. Но сам не приходит. Он сказал: «Ах, это наверняка сплошные счета и прочая дребедень. Можно не беспокоиться».

Прежде чем продолжать, я сделала паузу. Я собиралась поведать Сьюзан о том, как в последние две недели исправно просыпаюсь в пять утра и лежу, охваченная паникой. Что будет дальше? Мне уже тридцать два, и такое ощущение, что жизнь кончена. Когда все опять вернется в накатанную колею? Мужчины у меня тоже нет — никакого утешения. А если и дальше так будет продолжаться, то он никогда и не появится. Или папа вернется, или… Или что?

Так дальше продолжаться не может.

Но на папу ничто не действовало. Ни извинения и обещания, ни гнев, ни взывание к его чувству долга.

— Папа, — сказала я, — пожалуйста, помоги мне, я одна не могу с этим справиться. Понимаешь, мама… она просто не приспособлена жить без тебя.

— Что ж, придется ей привыкать, — ответил он мягким, но пугающе отстраненным тоном. Ему было плевать.

Все чувства прочь, осталась одна грязь и блуд. В детстве мне казалось, папа все может. У тети Айлиш была любимая шутка — по тем временам очень даже богохульная: «Какая разница между Господом Богом и Ноуэлом Хоганом? Та, что Джемма считает, что Богу до Ноуэла далеко».

Теперь мир для меня перевернулся. И никакого выхода из положения я не видела. Это было невыносимо. Особенно если учесть, что я всегда была папенькиной дочкой. Лет до четырех, когда он приходил с работы, мы с ним, взявшись за руки, отправлялись ему за сигаретами, и я катила перед собой игрушечную коляску. Это повторялось изо дня в день.

Теперь от нашей близости не осталось и следа, и я больше никогда не буду его девочкой. Он нашел себе кого-то еще, и хоть это и глупо, но я тоже чувствовала себя брошенной. Что со мной не так, что он предпочел девицу всего на четыре года старше?

Мама была права — это было как если бы он умер, только хуже.

Больше всего я боялась, что Колетт забеременеет. Тогда вся эта мерзость обретет действительно приличный вид, а нам можно будет распрощаться с прежней жизнью навеки.

Самое печальное то, что я всю жизнь мечтала иметь брата или сестру. Вот вам урок: поосторожнее с сокровенными желаниями, накличете на свою голову.

Теперь всякий раз, разговаривая с отцом, я ежилась от страха, что он скажет: «У тебя будет сестренка или братик». Неужели это неизбежно? Спрашивать я боялась, вдруг надоумишь, но я никогда не отличалась долготерпением, поэтому в один прекрасный день позвонила и сказала:

— Пап, я хочу тебя кое о чем попросить.

— Газон покосить? — встрепенулся он. — Газон до апреля косить не нужно, а косилка в сарае.

— Если Колетт забеременеет… — Я нарочно сделала паузу, давая ему возможность меня перебить и заверить, что ничего подобного не случится. Но он молчал. Я похолодела и усилием воли заставила себя продолжать: — Если она залетит, позвони мне, пожалуйста. Ты меня слышишь? Как думаешь, сможешь ты мне сделать такое одолжение?

— Джемма, зачем ты так?

Я вздохнула. Мне было стыдно за себя.

— Прости. Но ты мне сообщишь?

— Сообщу.

И хотя мне было обидно, что он мне никогда не звонит, эти слова прозвучали как утешение. Возвращаюсь к Сьюзан.

Кроме того, у меня появилась навязчивая идея обзавестись тостером «Хелло, Китти». Розовым, конечно. Он очень миленький, и — только вдумайся! — на каждом ломтике хлеба оказывается нарисована — выжжена! — кошачья мордочка.

Мне удалось установить на папин допотопный компьютер программу доступа в Интернет. Теперь он способен даже выводить на экран цветные изображения тостеров «Хелло, Китти».

Пожелай мне удачи.

Целую,

Джемма.

P.S. Прошло полтора месяца с папиного ухода, и мама держится молодцом. Похудела на шесть кило, перекрасилась в блондинку, сделала аккуратную подтяжку лица и завела тридцатипятилетнего кавалера. Они собираются поехать в отпуск на Кап-Ферра. Учиться вождению она пока отказывается, но это неважно, поскольку ее новый парень (Гельмут, он швейцарец) всегда присылает за ней машину или сам заезжает за ней на своем красном «Астон Мартине».

Я нажала кнопку отсылки, после чего включила папин старый компьютер. Умру, но найду в Интернете тостер «Хелло, Китти».

— Чем ты занята? — Мама вошла в комнату и теперь заглядывала мне через плечо.

— Ищу тостер «Хелло, Китти».

— Зачем?

— Просто… — Я сосредоточенно прочесывала сеть. — Я читала, что у Риз Уидерспун такой есть.

Мама помолчала, потом сказала:

— А если бы Риз Уидерспун надумала спрыгнуть со скалы, ты бы тоже прыгнула?

ТО: Susan…[email protected]

FROM: Gemma [email protected]

SUBJECT: Настал черный день