Почти двадцать лет спустя Джо видел лицо этой женщины все столь же отчетливо, и ему по-прежнему было стыдно.

— Эй, коп! — На углу Кембридж-стрит слонялись полдесятка подростков.

К северу от полицейского участка несколько кварталов уцелели, здесь город вновь обретал свои права и возвращался к жизни.

Утренние события слегка ошеломили Джо — разгромленный магазин, намеки на то, что полицейские замешаны в предательстве, туман военных воспоминаний… Но эти пацаны и их слова «эй, коп» вернули его к реальности.

— Кто это сказал? — рыкнул он.

Парни заухмылялись. Все они были в джинсах и коротких куртках, двое — с сигаретами.

— Кто это сказал?

— Ну я, — развязно отозвался тот, что постарше. — А что, уже нельзя с копом поздороваться, что ли?

— Вы крутые парни, да? — Джо был больше любого из них, но зато они превосходили числом и потому чувствовали себя в безопасности. — Вы тут все крутые парни?

Тишина.

— Кто тут самый крутой?

После беззвучного обсуждения все одновременно кивнули в сторону старшего.

— Ты? — Джо вытащил пистолет и аккуратно поднес его к носу паренька. — Нет, я.

У парня глаза полезли на лоб.

— Так вот, я не коп. Отныне и впредь ты будешь звать меня детектив Дэйли, или лейтенант Дэйли, или сэр. Понятно?

Кивок.

— Отвечай.

— Да.

— Знаешь Mo Вассермана, который держит закусочную возле парка?

— Да.

— Это мой друг. Кто-то вломился к нему. И я хочу знать кто.

Парень скосил глаза на пистолет.

— Э… я не знаю.

— Ну так узнай.

— Ладно.

Джо отвел пистолет.

— Дай-ка свой бумажник.

Парень вытащил из заднего кармана бумажник, теплый и смятый, и протянул полицейскому. Джо очень странно себя почувствовал. Он нашел в бумажнике водительские права и прочел фамилию парня — просто на всякий случай.

— Так как меня зовут?

— Дэйли.

Парень охнул и согнулся пополам от удара. Джо взглянул на него с облегчением: наконец-то он дал сдачи. Джо не позволил парню упасть, он держал его, продолжая вжимать кулак ему в живот, и чувствовал, как у того судорожно сокращаются легкие.

— Дыши, — посоветовал Джо. — Дыши.

Парень висел у него на руке, точно плащ фокусника, из-под которого вот-вот появится букет или кролик.

— Как меня зовут?

— Детектив Дэйли.

Вот как надо обращаться с волками.

В Бостонской городской больнице психиатр изучал фотографию. Указательным пальцем он водил над верхней губой, туда-сюда, приглаживая густые усы.

— Нет, — произнес он наконец, отложил снимок и взял следующий. Еще одно изображение пожилой женщины.

Врача звали доктор Марк Китинг, он возглавлял психиатрическое отделение в городской клинике для душевнобольных, расположенной в огромном парке. Он был немного неряшлив — седые волосы, примятые шляпой, неровные зубы, криво сидящие очки. Майкл считал, что подобная эйнштейновская неопрятность — признак большого ума, целеустремленности, смелости, эксцентричности, ну или всего этого, вместе взятого. Он понимал, что его собственная заурядная конформистская внешность — костюм от «Брукс», кожаные мокасины, которые он регулярно начищал старым носком, — свидетельствует о противоположном. Психиатр спокойно отнесся к визиту Майкла — он лечил Артура Нэста и общался по его поводу с полицией в течение десяти лет.

— Кажется, вот эта. — Врач протянул фотографию Майклу.

— Елена Джалакян, — произнес тот. — Ей было пятьдесят шесть.

— Выглядит старше, — заметил Китинг.

— Ее родителей убили во время армянской резни. Тогда она была ребенком. — Майкл нахмурился. — Она жила на Гейнсборо-стрит и могла пешком ходить в Симфони-Холл и Джордан-Холл. Джалакян обожала классическую музыку.

— Ясно.

— Не понимаю… Она была первой жертвой. Но в полицию вы обратились в августе… — Майкл сверился со своими записями. — Двадцать третьего августа 1962 года. К тому моменту погибших было уже семь.

— Этот снимок появился в газетах. Может быть, не конкретно эта фотография, но, во всяком случае, эта женщина. До тех пор я сомневался. — Врач принялся рыться в папке, голова у него дрожала. Он вытащил из конверта фотографию и положил ее на стол рядом с первой. — Видите? Это мать Артура Нэста.

Майкл сравнил два фото. Сходство было потрясающее.

— Поглядите. — Китинг разложил три снимка из принесенных Майклом вокруг фотографии миссис Нэст в форме креста.

Майкл повторил:

— Айна Ланцман, Мэри Даффи, Джейн Тибодо. Потрясающе.

— Всем им было от пятидесяти пяти до семидесяти, по крайней мере на вид. Мать Артура умерла в возрасте пятидесяти восьми лет.

— Почему вы так долго не обращались в полицию?

— Сначала я располагал лишь сходством фотографий. Нужно было нечто большее. Сами понимаете, есть такая вещь, как врачебная тайна. Я не имею права разглашать то, что говорит мне Артур. Я не могу обратиться в полицию, пока не буду абсолютно уверен, что Артур действительно убил этих женщин. Но и тогда многие мои коллеги меня не одобрят. Если когда-нибудь станет известно, что я открылся вам… — Он снова потеребил колючие усы. — Знаете, у меня давно были подозрения насчет Артура. Он не обязан постоянно находиться здесь. У нас нет средств для того, чтобы следить за его перемещениями, и он обладает многими привилегиями, то есть может покинуть клинику, когда ему угодно. И он неоднократно этим пользовался. Разумеется, когда уходит, он то и дело попадает в неприятности. Артур довольно странно выглядит и вдобавок огромного роста. Люди, естественно, беспокоятся, когда видят его у себя на заднем дворе. Несколько раз его арестовывали за незаконное проникновение, нарушение границ чужого владения и так далее. Обычно он пробирается в подвал, чтобы поспать или что-нибудь взять — например велосипед, но иногда делает и куда более скверные вещи. Когда я увидел фотографию этой женщины, то, чтобы удовлетворить свое любопытство, а точнее, чтобы успокоиться, сопоставил даты отлучек Артура из клиники с датами первых семи убийств, летом 1962 года. Они совпадают идеально.

— А остальные убийства?

— В том-то и дело. Если помните, первыми семью жертвами были сплошь пожилые женщины, погибшие в период с июня по август. Потом убийства на какое-то время прекратились — до декабря, и следующими жертвами стали девушки чуть за двадцать. Я проверил: в это время Артур находился в городе. Мне абсолютно ясно, что его гнев не просто направлен на всех женщин. На одну из них он злится в особенности — на свою мать.