– Совсем как у нас, в Садах Лан, – задумчиво проговорил Иригойен.

Кан-Кендарат слегка наклонилась в седле.

– Я ослышалась или ты говоришь о тех самых Садах?

– Ты верно поняла, госпожа, – сказал Иригойен. – Многие называют наши Сады земным чудом, но изначально они были всего лишь кладбищем на пустынном берегу Гарнаты, по другую сторону от города. Там воздвигали Посмертные Тела первых горожан, и они высились среди камней и песка. Потом жрецы, молившиеся о мёртвых, привезли туда саженцы вишни, и нам кажется, что не иначе как Матерь Луна их вразумила. Когда деревья стоят в цвету, это добрая весть живым от ушедших, это вечная красота Лунного Неба, мимолётно явленная на земле. Плоды же суть овеществлённая молитва всех тех, кто прежде нас взошёл к истинному Свету… Но я не о том. Я хотел сказать, что люди, готовые заплатить, везут в Сады Лан Посмертные Тела своих близких, просто чтобы они провели несколько дней у ног великих усопших…

На берегу в это время сворачивали просторный шатёр. Освобождалось хорошее место у галечной косы и укромного омутка возле неё. С обочины дороги, перегораживая один другому подъезд к кострищу и куче мусора, оставленного прежними насельниками, пытались свернуть сразу два возка. Ржали лошади. Охранники и слуги надсаживали лужёные глотки, нимало не стесняясь святостью берега. Ещё чуть, и пустят в ход копейные древки, а там, чего доброго, и вдетые в ножны мечи.

Неужели, посетила Волкодава нечестивая мысль, халисунцы в этих своих Садах тоже дракой решают, чей мертвец первым будет спать рядом с самым древним шулхадом?..

– А что, – подслушала его мысли мать Кендарат, – у вас такое случается?

Иригойен стыдливо вздохнул.

– На то, – сказал он, – в Садах Лан бдит особая стража, хранящая покой. Но такое бывает. И даже похуже. Когда стража прогоняет рабов, пробравшихся для тайного поклонения…

Промокшему старику вряд ли по силам была ночёвка в палатке, и Волкодав с Иригойеном вкатили тележку в распахнутые ворота постоялого двора. Здесь те, чей кошелёк имел некоторую толщину, могли купить плотный ужин в харчевне и чистую горенку для ночлега. Люди попроще устраивались в большом общем доме с широкими лавками вдоль стен и длинным очагом посередине. Там могло бы плясать весёлое и щедрое пламя. Вместо него тлело несколько скупых маленьких костерков: привозные дрова стоили недёшево, их каждый покупал себе сам. Мать Кендарат, ведавшая походным хозяйством, неодобрительно покачала головой, однако приняла решение раскошелиться. Скоро запах мокрых плащей, развешенных для просушки, сделался ещё гуще. Когда подоспели хлебные колбаски, Иригойен принёс с кухни кружку неразбавленной медовухи для старика. Сделав несколько глотков, тот стал оживать. Хватился своего мешка, взялся сбивчиво благодарить… И наконец смог произнести своё прозвание: Гартешкел.

Волкодав решил про себя, что это хорошее и сильное имя. Впору мужу большухи. Гартешкелами в Саккареме называли камышовых котов, свирепых и скрытных.

Ещё он думал о том, что нынешний ночлег вместе с халисунцем и жрицей вполне мог оказаться последним. Я ведь пришёл сюда не ради знаменитого храма или баснословных ключей, текущих крутым кипятком. Завтра я начну слушать разговоры людей и присматриваться к их посуде. Глядишь, рано или поздно выяснится, по какой дороге идти, чтобы оказаться в Дар-Дзуме. И в том краю у Божьей странницы и сына пекаря вряд ли сыщутся какие-то дела…

Вот странно. А я за полгода уже вроде начал к ним привыкать…

И старика Гартешкела заберут родичи или земляки, уже сейчас, поди, ноги сбившие в поисках отставшего. (Волкодав плохо представлял себе, как они допустили, чтобы бессильный старик остался в одиночестве сидеть у дороги. Но он давно понял: если перебрать хоть половину того, что способна подкинуть жизнь, удивляться разучишься напрочь.)

Так что завтра не завтра, но, может быть, через несколько дней их пути разойдутся. Радоваться ли?..

А ещё в мыслях у него неотвязно присутствовала цена в сорок тюков. Она выглядела неподъёмной. Так сразу и не придумаешь, с какой стороны подступиться…

…Дворовый кобель, маявшийся на цепи и от скуки донимавший постояльцев нескончаемым лаем, этой ночью необъяснимо притих. Он был занят важным делом: пытался распознать тонкий и вроде бы смутно знакомый запах, тянувшийся из общего дома. Когда под утро кобель залез в будку и свернулся клубком, ему приснились залитые солнцем холмы и могучие серые псы, бегущие через дубраву.

К утру дождь прекратился. Влажная серая пелена, окутавшая горы, немного приподнялась. Наверху стала видна Дымная Долина. Она располагалась как бы на плече горы, немного ниже вершины. Непривычный глаз поначалу видел с дороги лишь облако, улёгшееся на склоне. Потом становилось заметно, что ветер не отгонял его в сторону, как другие облака, а лишь вытягивал и нёс длинный, постепенно истончавшийся и рвавшийся хвост. И наконец делалась различима дорога. Она поднималась к долине сперва широкими, потом всё более короткими петлями, чтобы, как говорили, у храма описать круг. Очень зоркие глаза могли даже вычленить разноцветные точки, с муравьиным упорством ползшие по дороге. Одни вверх, другие вниз. Только пешеходы допускались туда.

Ещё накануне Волкодав вовсе не собирался идти к храму саккаремской Богини. Но, поглядев на спутников, своё решение изменил. Ни Иригойен, ни мать Кендарат тоже Ей не молились, однако на гору собирались прямо-таки с радостным нетерпением. Тогда венн сказал себе, что разговоры людей можно слушать не только на постоялых дворах или толкаясь на торгу. Богомольцы небось, останавливаясь перевести дух по ходу непростого подъёма, тоже будут отдых за беседами коротать…

– Где твои спутники, почтенный? – обратилась к Гартешкелу Кан-Кендарат. – Скажи, как они выглядят, чтобы мы смогли их узнать?

Старик улыбнулся:

– Я здесь один, сестра. И мне вправду плохо пришлось бы, если бы не доброта твоих сыновей.

Сейчас он очень мало напоминал себя вчерашнего, жалкого, мокрого, от холода и слабости едва помнившего собственное имя. По дороге шагал бодрый седовласый мужчина, чья сухая старческая крепость вполне могла выдержать дальнее путешествие в одиночку. Волкодав только головой покачал. Вот что делают с человеком тёплый ночлег и крепкая медовуха!

– Они вправду сыновья добрых родителей, но я им не мать, – рассмеялась жрица Кан Милосердной. – Мы держимся вместе потому, что этого пожелала судьба.

– Я и то подметил, что все вы кажетесь чужестранцами, и притом не земляками, – кивнул Гартешкел. – Прости, сестра, но любопытство моё не знает границ. Какие края породили мне на удачу таких добрых людей?

Дорога у них под ногами была вымощена уже позднейшими потомками древних строителей, но почти с таким же искусством. Кто-то даже позаботился сделать подъём ступенчатым, чтобы человек не всё время трудил себя, одолевая кручу, а шёл в основном по ровному месту, лишь иногда делая шаг вверх. Тем не менее справлялись не все. Для ослабевших у каждого поворота были устроены площадки со скамьями для отдыха, прочными и долговечными, каменными или из половинок тёсаных брёвен. На площадках, конечно, вовсю сновали торговцы. Некоторые предлагали пирожки и взвар из горшка, гревшегося на переносной жаровне. Другие трясли метёлочками, якобы обмакнутыми в самые что ни есть священные струи. А то – из-под полы – совали даже воду в маленьких кувшинчиках с доподлинной печатью жрецов. У этих торговля шла гораздо хуже, чем у пирожников. Большинство поднимавшихся на гору считало себя людьми сведущими и ушлыми и желало платить только за ту воду, которая будет поднята черпаками непосредственно у них на глазах.