— Так где же вы были в ночь на семнадцатое февраля? Точнее, с двух до трех часов ночи?

— У девушки…

— Имя, фамилия, адрес.

— Не знаю. Она проститутка.

— Эта проститутка — ваше алиби, — голос следователя, монотонный, как осенний дождь, казалось, пробивал насквозь череп и мозг.

— Я ничего не сделал.

— Когда вы в последний раз видели Марину Колычеву?

— Колычеву? Я такой не знаю.

— В ее сумке была ваша визитка.

— Нет. Не знаю.

Без тени эмоции следователь достал из папки фотографию и протянул Толику.

— Так бы и сказали. Я ее фамилии не знаю. Эта ходит в клуб, где я… работаю. Ну и познакомились. Дал ей визитку, она обещала позвонить. И продинамила.

— Ее убили. В ночь на семнадцатое февраля.

— Это не я! — заорал Толик, сжимая руками гудящую, как колокол, голову.

— Хорошо, давайте начнем сначала. Где вы были в ночь на семнадцатое февраля?..

— Короче, Павел Петрович, там опять все в пролете. Так и остались мы с Самохваловым. — Иван сидел перед начальником за длинным приставным столом и отчитывался за неделю. — Вроде все сходилось: и знаком Лысенко с Колычевой, и отшила она его, и алиби нет, и даже одежду он сам стирал, чего за ним никогда не водилось. И Самохвалов, если не врет, видел мужика, который за Колычевой шел. Весь в темном. Правда, он отнюдь не среднего телосложения, как Семеныч утверждал, зато у него пальцы длинные и тонкие. Он, между прочим, когда-то был примерным ребенком и музыкальную школу окончил. Потому и кличка у него — Пианист.

— И что? — Бобров по привычке поглаживал лысину.

— Да в том-то и дело, что ничего. Вернее, очень даже чего, но не наше. Стрельбу он, оказывается, затеял, потому что принял нас за бандитов. Теперь ведь, наверно, мода такая у бандитов — милиционерами представляться и корочки показывать. Ну, следователь колол его, колол, а тот в ломке, соображает плохо. Смекнул наконец, что ему мокруху пишут, и поплыл. Он, оказывается, в ту ночь с дружками магазин в Озерках грабанул. Всех сдал, подчистую. Это у них игра такая — кто кого первым заложит. Ну, дружков взяли, те все подтвердили, барахло выдали. Оказывается, у них уже третий налет был, причем сторожу одному череп проломили, до сих пор в реанимации. Вот «разбойникам» радость! Хоть бы премию дали, что ли.

— А одежда?

Иван фыркнул:

— Одежду на всякий пожарный на экспертизу отдали. В общем, оказалось, там все в дерьме, так и не отстирал толком. Где он его столько нашел — ума не приложу. Говорит, упал в темноте.

— Да… — покачал головой Бобров. — Как Константин?

— Ничего, помаленьку. Навылет прошло, ничего не задело. Крови, правда, много потерял. Поваляется еще. Отдохнет. Он там медсестрам глазки строит, героя изображает. Куда ему торопиться. Мне теперь одному под чешенковскую дуду плясать.

Юля посмотрела на часы и начала собирать сумку. До конца рабочего дня оставалось двадцать минут, вряд ли уже появится какой-нибудь клиент. Третий день ей не удавалось оформить ни одного договора, но особой тревоги это не вызывало — временное затишье обычно потом с лихвой компенсировалось днями активной работы.

Девушка подошла к зеркалу, расчесала длинные светлые волосы, расправила воротник кружевной блузки, одернула пиджак и — как всегда — осталась довольна собой. Оставалось придумать, на что употребить вечер. Можно позвонить кому-нибудь из приятелей и пригласить себя куда-нибудь. Можно заехать к одной из подруг. А можно поехать домой, сварить спагетти с карри и шампиньонами, которые она не позволяла себе уже больше месяца, поваляться на диване перед телевизором. Наташа, ее подруга, с которой они вместе снимали квартиру, уехала на пару дней к тетке в Новгород, значит, никто не помешает насладиться покоем и одиночеством.

Юля решила выпить на дорожку кофе. На улице опять стояла промозглая слякоть. Еще утром она промочила ноги, и хотя, придя в офис, сразу надела запасные колготки и переобулась в туфли, весь день ее познабливало. В помещении было прохладно, и сотрудники то и дело грелись чаем или кофе. Вот и сейчас чайник оказался еще горячим. Юля насыпала в чашку кофе, сахар, налила воды и села поближе к батарее.

Настроение было не из лучших — раздражение так и плескалось через край. Для начала опять позвонил чертов Влад, прилипала. Сказали ведь ему, что она уволилась. Да еще, как назло, попал именно на нее, пришлось отшить, и очень грубо. А потом для комплекта нарисовалась матушка и начала прямо по телефону ее отчитывать да воспитывать. Господи, да сколько же можно!

Сколько она помнила себя, мать всегда была если не врагом, то, по крайней мере, недругом. Что бы Юля ни делала, матери не нравилось. Она вообще была какой-то странной. Юлины круглые пятерки, рисовально-танцевально-музыкальные успехи, приводившие родню и учителей в экстаз, — все это мать только раздражало. Она хотела, наверно, чтобы Юля была такой, как все — обычной серой мышью. «Юля, нельзя считать себя лучше других!» А почему, спрашивается, нельзя? Так уж заведено, что одни всегда чем-то лучше, другие хуже, и глупо притворяться, что это не так. Кроме того, мать явно завидовала ее красоте. Когда-то она была, судя по фотографиям, очень даже ничего, но потом совсем перестала за собой следить и превратилась в обычную толстую тетку. И, видимо, ее, Юлина, привлекательность просто выводила мать из себя — как постоянное напоминание о том, чего она лишилась.

Впрочем, все это ерунда по сравнению с мамашиным пунктиком о маньяках и прочих злодеях. Ну прямо как в стишке: «За каждым деревом — маньяки, под каждым стулом — людоед». Туда не ходи, этого не делай! Юля до сих пор помнила истерику, которую мать ей закатила, когда они с Наташкой — это было еще в восьмом классе — ночью после дискотеки поймали частника и приехали домой. Да что с ней может случиться?! Те дуры, которых насилуют во все дырки и режут на мелкие куски, сами в этом виноваты. Насильник — он чувствует жертву, а она не такая.

С ней вообще никогда и ничего не случается, так, мелкие неприятности, вроде порванных колготок, потерянных ключей или кретина Влада. Наташка вон успела сходить замуж и обратно, сделать два аборта и попасть в автокатастрофу. А у нее, Юли, все идет так, как она хочет. Захотела — и окончила школу с золотой медалью. Захотела — и поступила на финское отделение филфака, куда конкурс был сорок человек на место. И окончила университет с красным дипломом. Могла бы и в аспирантуру поступить, да не стала — очень надо всю жизнь книжную пыль нюхать да учить тупиц студентов. Даже взять эту работу в страховом агентстве. Она пришла сюда на втором курсе, работала по полдня, а успевала столько, сколько другим не удавалось за целый день, ну и зарабатывала соответственно. Конечно, это не совсем то, но — Юля была в этом уверена — хорошая работа найдет ее сама, точно так же как и мужчина, достойный стать ее мужем. А пока… пока она брала от жизни то, что хотела.

Телефон зазвонил, когда она мыла чашку. Оглянувшись, Юля увидела, что в офисе уже никого нет. Пока она пыталась согреться, все успели разбежаться.