Павшим не было числа. Страшны были потери Рьявенкрика, из когда-то могучей дружины вольного города не осталось и сотни воинов, но еще страшнее была кровавая жатва великой реки. У Скагги не хватило духа остаться, чтобы увидеть, как вторая заря утренним светом зальет сцену бойни. Как и все, кто остался в живых, он упал на том месте, где стоял. А потом кто-то, кажется, Бранр — Скагги был рад услышать его голос, — отдал приказ, которому многие сперва даже не поверили — разойтись со стен.

Скагги перегнулся через парапет, мучительно вглядываясь в противоположный берег. Никаких лодок, никакого морочного тумана, ни единого звука. Погасли огни костров — битва окончена. «Неужели они пали все до единого человека? И куда подевались их корабли?» — подумал было Скагги, но не нашел в себе сил, надоедать кому-то вопросами. И сам он слишком устал, чтобы подумать, почему так произошло. Скагги помог столкнуть последние лестницы и шесты и, бессильно оглядываясь по сторонам в поисках Грима, который, разумеется, куда-то исчез, побрел за последними из дружины вниз со стен…

Несколько часов спустя Скагги, с трудом вынырнув из глубин сна, сел на соломе и провел языком по растрескавшимся губам, почему-то с привкусом гнили. Все тело ломило, руки и плечи ныли от работы мечом, от тел, которые приходилось перебрасывать через стену. Это и вправду было? Вся вторая ночь битвы слилась в одно пятно. Были башни, еще стрелы, еще кипящее масло, и сотни, сотни тел. Он вдавил костяшки пальцев в глаза, зевая, потер щеки, в надежде хоть как-то стряхнуть с себя сон.

Это было. Все было. И когда с этим было покончено, казалось, армия франков оказалась сломлена, костры их исчезли, лодки разбиты, а сами они утонули в кровавой реке. Защитникам Рьявенкрика некуда было уходить. Сколько франков пыталось взобраться на стены — всех их теперь нет. Поначалу кто-то еще пытался брать пленников, но лишь за тем, чтобы терять своих же, когда пленные воины бросались на тех, кто захватил их, и убивали ударом в спину. Потом с согласия законоговорителей-старейшин Бранр велел приканчивать всех. Умирали франки со счастливыми лицами, взывая к Одину.

Скагги огляделся по сторонам. Его шлем откатился и лежал рядом с тюфяком. Оказывается, он спал на собственном мече, не из предосторожности, а лишь потому, что слишком устал, чтобы снять его. Сквозь сон он, кажется, слышал ворчание Бьерна и успел порадоваться, что могучий дан здесь, что он жив. Правда, сейчас он не мог бы сказать наверняка, не приснился ли ему этот раскатистый бас. Его одежда воняла. Где уж ему чураться грязи, но штаны и рубашка стали жесткими от запекшейся крови и царапали кожу.

— Проснулся наконец? — Скагги моргнул, увидев, как к нему, хромая, направляется Грим.

Черные волосы Грима слиплись от пота, на левой щеке ссадина.

— Не нравится мне все это, — пробормотал он, падая рядом со Скагги на солому.

— Не нравится что?

Не получив ответа, Скагги с трудом заставил себя встать на ноги, мрачно побрел к бочке, куда стекала с крыши дождевая вода, и, облокотившись на край, плеснул несколько пригоршней холодной дождевой воды на зудящие плечи. Вода кое-как смыла сажу, а холод взбодрил его. Натягивая полотняную рубаху, которую прихватил из лежавшей возле навеса кучи одежды, он заметил свежие заплаты и швы по переду, примерно на уровне пояса. Человеку, получившему такую рану, без сомнения, оставалось жить не более часа. Скагги смолчал. Предыдущий владелец, конечно же, не придет за рубахой назад, и Скагги не испытывал никакого неудобства, а уж тем более угрызений совести, что натягивает одежду мертвеца.

— Так что тебе не по нраву, мой господин? — попытался он съехидничать и одновременно подластиться к Гриму.

Из-под навеса вылетели заскорузлые от крови ножны, за которыми последовало неразборчивое, но явно недоброе бурчание.

— Много погибших? — не унимался он, хотя, в сущности, совсем не хотел услышать ответа.

— Мы уж во всяком случае потеряли меньше, чем они…

— А дружина конунга Карри Рану?

— Слава Одину, корабли целы. Хотя от ее людей едва пятая часть осталась.

— А…

— Шел бы ты к Бранру, что ли, глупые вопросы задавать.

— Но…

За ножнами из-под навеса вылетел тяжелый нож, потом наконец выбрался сам Грим и, не обращая больше внимания на Скагги, решительно зашагал через площадь, туда, где в устье боковой улочки покачивался над дверью в какой-то дом размалеванный зеленым деревянный кабан.

РЕЧИ РУНА ОДАЛЬ РАЗДЕЛЕНЬЕ НЕСЕТ ИЛЬ НАСЛЕДСТВО

Выпав, руна скажет тебе,

что настала пора стремлений и дум

прежних сбросить оковы, отступить,

когда нужно, и все, что имел ты,

оставить, силы сбирая для следующих битв.

Витязю смерть в бою — высшая участь

и чертоги Вальгаллы сулит.

Однако долг его перед родом

наследие предков храня,

их богатства и земли вернуть,

а для этого стоит и выжить.

В харчевне «Зеленый кабан» было дымно и шумно. На небольшом возвышении нестройно играла пара заезжих менестрелей с островов Эрины, и для развлечения подгулявших воинов танцевали доступные женщины. Над залом, смешиваясь с клубами сизого дыма витал дух празднества, победы. Танцующих пар не было, ни один уважающий себя воин не удостоил бы такой чести рабыню, но мужчины то и дело дергали ближайших танцовщиц за подолы юбок, и одна потеряла уже почти всю свою одежду под руками бессовестного гуляки. Нисколько этим не смущенная, она распутно повела плечом, вызвав на себя целый дождь монет.

У соседнего стола какой-то зеленый юнец с упоением рассказывал о ночной битве. На стенах он, судя по всему, если и был, то лишь последние часы второй ночи. Грим, вполуха слушая его хвастовство, только мрачно ухмыльнулся. Добрая сеча? Сколько храбрых воинов полегло в этой доброй сече! А битва за город еще не выиграна, как бы ни тявкал этот щенок. Грим вспомнил свистящие стрелы, клинки врага, проходящие на волосок от его горла или груди, или отблеск во вражьих глазах, горящих странным бешенством, которое сдерживало боль и заставляло их молчать перед лицом мучительной смерти. Франки сражались как истинные герои. С той и другой стороны падали, умирали воины, копья протыкали животы, топоры проламывали головы, выкалывали глаза стрелы — кровавая ярость сечи. Сладко будет павшим пировать у Одина. Гриму же хотелось напиться, чтобы забыть. Забыть, как вывалились ему под ноги внутренности из живота зарубленного франка. Забыть, как его забрызгало какой-то серой мерзостью, когда стоящему рядом с ним дружиннику размозжил голову пущенный из пращи камень. Забыть, во что бы то ни стало забыть, как его потянула некая страшная сила, как заставила она его вычерчивать руны, как он едва не потерял человеческий облик…

Гибель на поле брани — славная кончина для воина, но дыхание хозяина воронов всегда веяло ледяным холодом, и Грим почувствовал какое-то брезгливое презрение к этому сосунку из купцов, который так небрежно говорил о своем первом бое.