— Неужели вы действительно думаете, что такая красивая женщина, как ваша мать, и такой мужчина, как он, могли остаться «просто друзьями»?

— Ну, если все рассматривать с такой точки зрения… — Она уперлась взглядом в веснушку у него на шее, не смея посмотреть ему в глаза. — Я надеюсь, что они все-таки стали любовниками. Мне бы хотелось думать, что она была счастлива, хотя и недолго. Моя мать была… есть… остается… очень несчастливой женщиной. Отец ужасный зануда. И к тому же задира…

В тот вечер, когда мы вернулись из Лондона, между ними произошла ссора. Я должна была лежать в постели, но услышала их голоса, пробралась на лестничную площадку и, свесившись с перил, пыталась разобрать, о чем они говорят. Все было ужасно. Я не могла расслышать слов, он орал на нее, она плакала и пронзительно что-то выкрикивала в ответ. Затем она вдруг замолчала, теперь кричал только он один. — Ее ногти царапали поверхность стола. — На следующее утро она не вышла к завтраку, целый день провела в своей комнате. Прием по случаю дня рождения пришлось отменить. Мама так никогда и не надела то прекрасное платье и атласные туфли.

— Вы думаете, ваш отец что-то узнал?

— Возможно. Когда мы возвращались из Лондона, она уже начала меняться. Превращаться в такую, какой всегда была. Мы вместе сели на заднее сиденье «даймлера», я видела, каким отчужденным делается ее лицо. Это все равно что наблюдать, как кто-то умирает. — Она глотнула коньяк. — В те времена мою мать окружали сплошные пустота и безмолвие. Холод и отчуждение. Она почти никогда не играла со мной и редко разговаривала. Я гримасничала и не слушалась, вытворяла все, что взбредет в голову, просто чтобы она заметила меня. Бывали моменты, когда она словно оживала. Несколько таких минут за все мое детство, вот и все. И тот единственный день в Лондоне.

Женевьева снова поднесла стакан к губам, но стакан был пуст.

— Сейчас она совсем другая. Мама привыкла прятаться в пустоте и безмолвии, но сейчас это пугает ее. Она заполняет пустоту непрестанной, бессмысленной болтовней, превратилась в сплошной комок нервов и пытается успокоиться при помощи алкоголя. — Неожиданно Женевьева нахмурилась и подняла на него глаза. — Но я ушла в сторону от темы своего рассказа. Я рассказывала о туфлях. О причине, по которой я так серьезно отношусь к туфлям.

— Ваши изумительные туфли Мери Джейн, купленные в тот чудесный день, когда мама была счастлива.

Теперь она пристально смотрела в его глаза, в его бездонные глаза.

— Ваше желание не сбылось, ведь так? — спросил он. — Ваша мать так и осталась несчастной, тот мужчина никогда не вернулся.

Туфли, обшитые шелковыми цветочными лепестками. Туфли, сотканные из обрывков мечты. Туфли, которые лопаются, словно мыльные пузыри, когда вы хотите прикоснуться к ним.

Его ладонь накрыла ее руку. Она вздрогнула от прикосновения и отдернула руку, в голове неожиданно всплыли мысли обо всей этой чепухе вроде «занятий любовью без любви». Она немедленно должна была вернуться домой.

— Простите, — сказал он. — Я не хотел…

— Все в порядке. — Женевьева положила руки на колени, нервно потерла ладони.

Закари кивнул официанту:

— Уже поздно. Нам пора идти.

Куда пора идти? — подумала она. Домой? Но вместо этого произнесла:

— Так как насчет моих туфель, мистер Закари?

— Приходите утром в магазин, — ответил он. — В одиннадцать.

Когда, наконец, Женевьева вернулась домой, в квартире было темно и тихо. Но в камине в гостиной все еще тлели красные угольки.

10

Ее наряд был рассчитан до мелочей. На этот раз она превзошла саму себя. Шифоновое платье от Поля Пуаре с шарфом из меха рыси. Ее изумительные, изготовленные на заказ лайковые туфли с завязками и витиеватым узором в виде аппликации на дубленой телячьей коже и остроконечными каблуками казались эфемерными. Дизайнер, некий Уилфред Харгривз из Лондона, отличавшийся флегматичностью и абсолютным безразличием к славе в мире моды, не сможет представлять ощутимой угрозы самолюбию Закари и заставить его возмущаться. Словно в качестве компенсации за неяркие туфли, Женевьева была усыпана бриллиантами, камни яркими каплями сверкали на ее пальцах, в ушах, на запястьях, на шее.

Роберт оторвался от утренней газеты, чтобы взглянуть на жену, когда она вышла в холл и встала перед зеркалом, поправляя шарф; забывшись на мгновение, он громко присвистнул.

Женевьева в изумлении посмотрела на него. Муж покраснел. Тогда краска начала медленно заливать и ее щеки. Затем они оба захихикали.

— Полегче, парень! — воскликнула она.

— Ты выглядишь ослепительно, — признался он. — Куда собираешься?

Она начала весело рассказывать о примерке туфель, с каждым словом ее уверенность возрастала, она точно знала, что между ними все будет хорошо. Роберт никогда не узнает, что она натворила. А у нее никогда не возникнет соблазна рассказать ему о случившемся. Его свист спас их обоих.

— Вы вернулись, мадам? — Ассистентка Закари, распахнувшая дверь, показалась ей еще более суровой и неприветливой, чем прежде. Она начала закрывать дверь прямо перед носом у Женевьевы, и на ее лице возникло тихое удовольствие оттого, что она имеет на это полное право.

Но вдруг из глубины магазина раздался голос. Женевьева услышала, как Закари крикнул: «Ольга!» Женщина остановилась, не успев полностью закрыть дверь, и, повернув голову, стала ожидать дальнейших указаний.

— Полагаю, вы сейчас убедитесь в том, что мне назначено, — заявила Женевьева.

— Доброе утро, мадам. — Закари простер руку, приглашая ее в пурпурную глубину магазина. Сегодня в нем чувствовалось что-то официальное. Словно и не было вчерашнего вечера в зеленом кафе. «Ну что ж, — подумала Женевьева, — меня это вполне устраивает».

Ольга по-прежнему маячила за своей конторкой, и Женевьева ощущала, как ее ледяные глаза пристально и оценивающе следят за каждым ее движением. Затем, к ее великой радости, Закари приказал ассистентке отправляться вниз и ждать там, пока не закончится примерка.

— Итак, мистер Закари, как я уже рассказывала вам, я устраиваю костюмированную вечеринку в стиле кубизма. Она состоится примерно через шесть недель, и мне хотелось бы…

— Снимите, пожалуйста, туфли и чулки, миссис Шелби Кинг. — Не обращая внимания на ее слова, Закари взял ее под руку и настойчиво увлек к одной из пурпурных кушеток.

Она не сводила глаз со своих ступней, снимая туфли и мрачно наблюдая, как он проходит по комнате, чтобы закрыть дверь. Странное нервное волнение пронзило ее, когда она принялась стягивать чулки. Женевьева не предполагала, что понадобится их снимать, но, если их действительно надо снять, разве не должна была она пройти в комнату для переодевания? Черт ее подери, если она собирается стесняться из-за этого. И с Вайолет де Фремон наверняка обходились таким же образом. А то, что хорошо для графини…