— Мо-ло-дец…

Когда задержанного дядечку сняли с урны и вывели из пикета, опер кивнул Гончарову, указывая на дверь. Выйдя, он тихонько спросил у Паши:

— Где хапнули?

— Здесь, в метро.

— Порознь?

— Да.

— Плохо. Соскочить может, педик. Этот гад хитрый, как хорёк. После того, как мы его с пацаном прямо на дому прихватили, осторожный стал. Снимет на ночь квартиру где-нибудь, на вокзале быстренько с малолеткой договорится насчёт этого самого, но адрес не даст. Ссыт, что пасут. Нас всех в лицо знает, гад. Только внизу, если всё тихо, адресок прочирикает на ушко, а едет всё равно один. Попробуй тормозни.

— А что тогда-то не оприходовали, в первый раз?

— Отоврался. Говорит, пожалел мальчика беспризорного, решил накормить. Сука! Яйца бы ему вырвать! Грамотный, сволочь, у него в загашнике три «ходки», все на сексуальной почве. Лизун-то что?

— Да не беседовали пока.

— Вообще-то, они тоже не шибко разговорчивые на эту тему. На протоколе не подпишется. Придётся этому мудиле навтыкать да выкинуть. Даже на «сутки» посадить не сможем — инвалид. Вы-то какими судьбами к нам забрели?

— По своим вариантам. Нам пацан был нужен.

— Имейте в виду, мы этого трахальщика до утра продержим. Если вдруг Лизун на протокол даст по делу, брякните.

— Брякнем. Слушай, а почему Купорос? Он ведь вроде Иванов.

— Это пацаны придумали. Купорос тоже голубой.

— Послушай, пацан, мы в дедушку Дзержинского с тобой играть не собираемся и капать на мозги по поводу счастливого детства не будем. Нам, конечно, тебя жалко, но не хочется что-то сопли тебе вытирать. Это в ИДН[8]пускай тебя лечат или в интернате. А у нас тут отделение по раскрытию убийств. Убийств. Яблоко хочешь? На.

Лизун вытер протянутое Пашей яблоко об свою рубаху и смачно впился в него зубами.

— Зря пугаете, товарищи. Мне ещё четырнадцати нет. Закурить не будет?

— Вот стукнет четырнадцать, тогда и кури. А пугать мы тебя и не думаем. Зачем? Ты ж неглупый парень, смекнул, небось, почему тебя прихватили.

— А чего тут смекать? Вам не я, вам дядя Лёня нужен.

— Дядя Лёня остался за бортом, то есть на Московском вокзале, а мы приехали совсем в другой район. Кстати, сколько он отстёгивал за сеанс?

— Последний раз обещал двадцать тонн, да наебал. Пятёру только дал, падла. А мне какое дело, есть у него «бабки» или нет? Я альтруизмом не страдаю.

Паша с Вовчиком снова переглянулись. Ни тот, ни другой в двенадцать лет понятия не имели, что такое альтруизм.

— Молоток… Но, Вадик, дядя Лёня нас не очень-то интересует. Нас, Вадик, интересует совсем другая личность. Кстати, не чавкай так, неприлично. В общем, сейчас мы обращаемся к тебе как к человеку взрослому, авторитетному и знающему.

— А почему про Гайдара не заливаете? Который в шестнадцать лет полком командовал?

— Не понял, это ты к чему?

— Нас в интернате, когда лечили насчёт взрослости, всегда про него заливали.

— Мы не будем. А ты лучше не эрудицией сверкай, а ответь доходчиво и откровенно — Черепа знаешь?

— Конечно, его весь вокзал знает.

— Ну, прямо, так уж и весь. Ты не путай весь вокзал с вашей компашкой. А где же сейчас этот авторитет?

Лизун метко кинул огрызок яблока в урну:

— Ещё есть?

Паша извлёк из сумки яблоко:

— На. Что там с Черепом?

— Товарищи, мне ещё жить хочется.

— Вадик, мы серьёзные люди. Дальше этих стен ничего не пойдёт. Купороса ты, кстати, вломил очень смело. Прямо как на очной ставке.

— А что мне Купорос сделает? И догнать-то не сможет. Мы в интернате стометровку бегали. Я за тринадцать и две делал. А он с палочкой ходит.

— Череп тебя, Вадик, тоже не догонит. Мы ему ножки пообломаем.

— Он мне уже набил раз морду. Во, видите, двух зубов нет. Сволочь.

— За что?

— «Бабки» отнял.

— Тем более, Вадик, тем более. Поможешь его найти, не так обидно за зубы будет.

— Я, вообще-то, не знаю, где он. Он стабильно на вокзале появляется, а сейчас пропал куда-то. Может, завалили?

— Не знаем. Сколько его нет?

— Недели две.

— Где жил, в курсе?

— Он визиток не оставлял.

— Так говорил, может? Или в гости приглашал?

— Шутите?

— Хорошо. С кем он на вокзале трётся? Из взрослых?

— По весне сам по себе был. С пацанов стриг. Не заплатишь — в морду, гнида бритая. Ближе к лету снюхался с какими-то. Шестерил для них.

— Они что, старше?

— Да нет вроде. Череп по натуре «шестёрка». Понтов много, а морду бить только нам и может. Я видел, как эти его гоняли. За «ширевом» да за сигаретами. Только лысина сверкала по всему вокзалу.

— Он что, совсем лысый?

— Не, просто блондин стриженый.

— А что за публика его гоняла?

— Честно не знаю. Они не с вокзала. Но как появятся — Череп сразу к ним. Вроде судимые.

— Ладненько. Вот ещё что. С кем из вокзальных поболтать можно насчёт Черепа? Лучше из взрослых. Не один же Череп вами там заправляет. Наверняка компаньоны есть. Дружки, бабы, ну, ты понял…

Лизун прикончил второе яблоко, вытер рот рукавом и, усмехнувшись, процедил:

— Лариску он пашет. Хе-хе. Из ларька. А иногда и прямо в ларьке.

— А вы небось подглядываете? Вадик, детям до шестнадцати…

— Бросьте вы. В салоне вокзальном порнуху гоняют по ночам. Когда холодно, нас мужик пускает. Смешно.

— Ну и в каком ларьке он с Лариской развлекается?

— А там, за вокзалом.

— На, нарисуй.

Лизун довольно художественно изобразил местонахождение ларька и даже нарисовал стрелочку, над которой печатными буквами вывел: «Ларизка».

— Вот тут. Зелёный такой ларёк.

— У них что, с Черепом, как бы это помягче… любовь?

— Я не спрашивал. Но бегает он туда через день.

— Лариска сейчас работает?

— Вроде да.

— Как она выглядит?

— Маленькая такая, пухленькая. Стрижка как у пацана.

— Точно Лариска?

— Нет, Патрисия Каас.

— Язык подвешен. Паша, ты связался с ИДН?