– Сэр Джон Дигби ранен, – сообщила она. – И осаду возглавил новый главнокомандующий, который сразу прибрал их всех к рукам. Бедняга Питер, теперь он может распрощаться и с охотой, и со зваными ужинами. Придется им отнестись к войне серьезно.

Она перевернула страницу небрежно написанного письма и покачала головой.

– Кто же ими командует? – полюбопытствовал Джон, снова вызвавшийся быть моим сопровождающим.

– Сэр Ричард Гренвил, – ответила Элис.

Мэри, единственная в Менебилли, кто знал о давно забытом романе, в галерее не было, поэтому, услышав это имя, я ничуть не смутилась. К тому времени я уже сделала одно любопытное наблюдение: мы приходим в замешательство только тогда, когда другие из-за нас попадают в неловкое положение.

Из того, что сказал Робин, я поняла, что Ричард приехал на запад поднимать отряды на защиту дела короля, и назначение командующим осадой Плимута считалось повышением. До этого он уже прославился тем, что обвел вокруг пальца парламент и примкнул к его величеству.

– Ну и что думает Питер о своем новом командире? – услышала я свой голос как бы со стороны.

Элис сложила письма.

– Он им восхищается как солдатом, – ответила она. – Но не думаю, что он высокого о нем мнения как о человеке.

– Я слышал, – отозвался Джон, – что его никогда не мучает совесть, что он не забывает и никогда не прощает оскорблений.

– Кажется, он вел себя очень жестоко с людьми в Ирландии, – сказала Элис. – Впрочем, некоторые считают, – не более чем они того заслуживали. Но, боюсь, он совсем не похож на своего брата.

Странно было слышать, как при мне перемывали косточки мужчине, который когда-то прижимал меня к своему сердцу, был моим возлюбленным.

В эту минуту вошел Уилл Спарк, и тоже с письмом в руке.

– Итак, Ричард Гренвил командует в Плимуте, – произнес он. – Мне сообщил эту весть мой родственник из Тавистока, он сейчас с принцем Морисом. Похоже, принц очень высоко его ценит как солдата, но боже, какой он, однако, негодяй!

Лицо мое стало заливаться краской: старая любовь всплывала на поверхность.

– Мы как раз о нем говорили, – вставил Джон.

– Полагаю, вы слышали, что он сделал, как только прибыл на запад? – спросил Уилл Спарк, воодушевляясь, как всякий любитель злых сплетен. – Я знаю это напрямую от своего родственника. Гренвил примчался в Фитцфорд, имение жены, выставил прислугу, занял все помещения, управляющего засадил в тюрьму и присвоил все деньги, которые арендаторы были должны его жене.

– Я полагала, что они в разводе, – сказала Элис.

– Так и есть, – подтвердил Уилл. – Он не имеет права ни на одно пенни из ее имущества. Но в этом весь Ричард Гренвил.

– Интересно, – проговорила я спокойно, – что стало с его детьми?

– Могу вас просветить, – ответил Уилл. – Дочь в Лондоне с матерью. Есть ли у нее друзья в парламенте, я не знаю. Мальчик был в Фитцфорде со своим учителем, когда Гренвил захватил имение, и, по всей видимости, находится там и сейчас. Говорят, бедный мальчик страшно боится своего отца, и его можно понять.

– Наверняка это мать воспитала его так, что он ненавидит отца, – высказала я свое предположение.

– Женщине, которой пришлось столько выстрадать, – возразил Уилл, – довольно трудно представлять своего бывшего мужа в розовом свете.

Логика была на его стороне – она всегда была на стороне тех, кто клеветал на Ричарда, – и я попросила Джона отнести меня наверх, в мою комнату. Так хорошо начавшийся день завершался на весьма неприятной для меня ноте. Я легла на кровать и сказала Мэтти, что никого не принимаю.

Уже пятнадцать лет, как та Онор была мертва, погребена, и вот теперь, при одном лишь упоминании имени, которое лучше было бы забыть, она вновь возвращалась к жизни. В Германии, в Ирландии Ричард был слишком далеким персонажем, чтобы занимать мои мысли каждый день. Когда же я грезила или видела его во сне – что случалось довольно часто, – я всегда думала о нем в прошедшем времени. И вот сейчас он должен ворваться в настоящее, находясь менее чем в тридцати милях отсюда; его имя станет предметом пересудов, его будут критиковать, склонять и марать, как уже марал его Уилл Спарк сегодня утром, а я вынуждена буду все это выслушивать.

– Знаете, – сказал Уилл перед тем, как меня подняли наверх, – «круглоголовые» называют его шельмой Гренвилом и назначили вознаграждение за его голову. Прозвище ему очень подходит, и даже его собственные солдаты называют его так за глаза.

– И что же оно означает? – спросила я.

– О! Я полагал, в немецком вы так же сильны, как и в греческом и латыни, госпожа Харрис. – Он помолчал и со смешком добавил: – Это значит плут, развратник.

О да, у меня были все основания уныло лежать в постели, восстанавливая в памяти образ молодого человека, улыбающегося мне сквозь листву яблони, и жужжание пчел в цветущих ветвях. Пятнадцать лет… Теперь ему должно быть сорок четыре, на десять лет больше, чем мне.

– Мэтти, – позвала я ее, перед тем как она зажгла свет, – принеси мне зеркало.

Она с подозрением посмотрела на меня, ее длинный нос сморщился.

– Зачем вам зеркало?

– Черт побери, тебя это не касается! – вспылила я.

Мы постоянно цапались с ней, но это ничего не значило. Она принесла зеркало, и я принялась разглядывать себя так, словно видела впервые в жизни.

Глаза, нос, рот не изменились, только лицо немного пополнело. Следствие долгого лежания на спине, подумала я. Крохотные морщинки под глазами – они появились, когда у меня сильно болели ноги. И я стала бледнее, чем прежде. Волосы – вот лучшее, что у меня было, предмет особой гордости Мэтти, которая готова была целыми часами расчесывать их, чтобы сделать еще более блестящими. Вздохнув, я вернула зеркало Мэтти.

– Чем вы так расстроены? – спросила она.

– Через десять лет я буду старухой.

Она фыркнула и принялась раскладывать на стуле мою одежду.

– Я хотела бы вам что-то сказать, – проговорила она, поджав губы.

– Что именно?

– Сейчас вы красивее, чем были когда-либо раньше, и так думаю не я одна.

Это звучало обнадеживающе, и я тотчас представила вереницу моих обожателей, на цыпочках поднимающихся по лестнице, чтобы засвидетельствовать мне свое почтение. Причудливая фантазия, но, черт побери, где же они все?

– Ты как старая курица-наседка, – ответила я Мэтти, – которая считает своего цыпленка самым красивым. Иди спать.

В тот вечер я много думала о Ричарде, о его сынишке, которому уже должно было исполниться четырнадцать. Неужели это правда, что он боится своего отца? Предположим, что мы с Ричардом поженились бы и мальчик был нашим ребенком. Играли бы мы с ним, подбрасывали бы его у себя на коленях, становились бы на четвереньки, изображая тигра? Прибегал бы он ко мне с грязными ручонками, растрепанными волосами и звонко смеялся? Был бы он рыжеволосым, как Ричард? Ездили бы мы все трое на охоту, и научил бы его Ричард держаться в седле? Тщетные, пустые мечты, смоченные сентиментальными слезами, как лютики росой в сырое утро. Засыпая, я услышала шум в соседней комнате. Я оторвала голову от подушки, думая, что это, наверное, Мэгги зашла в гардеробную. Но нет, звуки доносились с другой стороны. Я прислушалась, затаив дыхание. Да, я не ошиблась: кто-то крадущимися шагами ходил по комнате. Я мгновенно вспомнила рассказанную Джоан историю о старом дядюшке Рашли. Неужто и правда его призрак прокрадывался туда с наступлением сумерек? Ночь была темной, безлунной, к тому же ни в одном из окон не горел свет. Часы на башне пробили час ночи. Звук шагов возобновился, и я впервые уловила холодный ток воздуха, который шел из соседней комнаты.