Она была бы рада смотреть и смотреть на все, что ее окружает, но перед ней мелькали все новые и новые лица, ей представляли все новых придворных, и думать о чем-то еще, кроме того, чтобы всех их запомнить, она не могла.

Прежде всего там было несколько пожилых родственников короля, съехавшихся во дворец, дабы всячески ее опекать, а также члены правительства. Вот их она должна была запомнить в первую очередь.

Премьер-министр был немолодым уже человеком, с седой головой, и вся повадка его и выражение лица подсказывали Ксении: он — та сила, с которой нужно считаться. Он был немногословен, представляя членов правительства, одного за другим, но, что называется, держал внимание на себе — крупный мужчина с намечающимся вторым подбородком и выпирающим «пивным» животом. Он смотрел на нее каким-то особым взглядом, от которого Ксении сделалось не по себе: взгляд был тяжелый, немигающий.

И Ксения почувствовала, что ее здесь не просто встречают — ее откровенно разглядывают: оценивающе, словно бы резюмируя для себя, полезна она будет этим сановным лицам или нет.

Впрочем, не слишком ли она мнительна?

В Лютении, как и в других маленьких государствах, настоящей, реальной властью оставался монарх, и только в исключительных случаях правительство могло не признать его решение обязательным к исполнению.

Однако Ксении нужно было познакомиться с таким количеством новых для нее лиц, что уже спустя немногим более четверти часа она почувствовала, что этот человеческий калейдоскоп ее одурманивает, она перестает различать людей и едва отвечает на их приветствия — надеясь все же, что ее благодарственные ответы звучат до известной степени связно и внятно.

Едва они вошли в зал, на нее напал такой ступор, что она была не в состоянии что-либо произнести. Больше всего ей хотелось провалиться сквозь землю.

Да, но ведь все считают ее Джоанной — значит, видят не в первый раз! И что всегда говорила ей мать? Она говорила следующее:

— Застенчивость эгоистична. Она означает, что ты думаешь исключительно о себе. Думай о других людях — и об их проблемах, а не о своих собственных.

Ксения вняла этим давним и мудрым наставлениям, столь вовремя всплывшим в ее мозгу сейчас, — так что, когда прием закончился и гости зааплодировали, хотя это и был сдержанный и полный достоинства акт проявления вежливости, она почувствовала, что преуспела, что все же на высоте.

Далее последовало новое испытание. Покинув по окончании церемонии зал для приемов, она и король стали подниматься по ступенькам, как она догадалась, в их личные апартаменты. Ей приходилось постоянно держать в сознании и вести себя так, будто она не впервые в Лютении.

— Вот, взгляните! Эти комнаты обставлены и оформлены заново! — словно бы продолжая давний их спор, проговорил король, распахивая перед нею дверь одной из комнат. — Надеюсь, это вам придется по вкусу.

Однако тон короля выдавал его безоговорочную уверенность, что и новая обстановка опять не понравится его невесте! Но что? Что там было раньше? На всякий случай Ксения поднесла руку ко лбу, готовясь сыграть спасительную амнезию.

Но едва они ступили в гостиную, Ксения мгновенно определила ее французский дух — с приставными столиками в стиле Людовика XIV, с зеркалами… Забыв про амнезию, она осмотрелась — с восхищением, молча, благоговейно. Придерживаться определенных стилей стало немодно, но выбирать из прежнего значило иметь большой выбор: прежние века давали множество образцов, как сделать вид комнаты изысканным и уютным. Тут Ксения заметила вельвет, новую ткань для обивки мебели. Но общий стиль здесь был выдержан.

— Рококо! — тихо уронила она. — Причудливость линий, орнаментальные украшения, обилие мелких изящных деталей… — цитировала она строчки искусствоведческого талмуда из домашней библиотеки миссис Беркли.

А ее мать миссис Сандон прихватила с собой в изгнание каталог дорогих дворцовых вещей — на память. Но каталог пригодился в качестве отличного учебного подспорья, когда начала подрастать ее дочь. Среди многого прочего он содержал описание включенных в него образцов старинной мебели из словийского дворца. Мать не только описывала эту мебель Ксении, но и рассказывала о различных исторических эпохах, когда эта мебель была изготовлена, какая была в те времена мода на какие виды предметов комнатной обстановки и какие предпочитались сорта древесины, типы обивки, другая отделка.

Было в каталоге и описание живописных полотен, развешанных по стенам комнат дворца в Словии — с уменьшенными изображениями картин. По ним мать рассказывала Ксении об искусстве и художественных направлениях. Теперь, в лютенийском дворце, Ксения многое узнавала — и видела какие-то из картин в натуральную величину, только отнюдь не подлинники, но их искусные копии. Особенно привлекали Ксению итальянские мастера — не только эпохи Возрождения, но и позднейших периодов. Передвигаясь внутри дворца, она заприметила знакомые ей картины — разумеется, копии. Но любила она также и вот это французское рококо — с его картинками из частной жизни, укромными сценками, а не исключительно монументальные полотна на сюжеты из древней истории или мифологии, какие бы высокие чувства они в ней ни вызывали.

— О, Фрагонар! «Качели»! — воскликнула она с жаром подле одного из полотен, подбегая к нему ближе, затем отходя снова — на положенное расстояние, откуда надо смотреть на живописное произведение, чтобы восприятие, как объясняла ей мать, было правильным.

Во все глаза смотрела она на знакомый ей по маленькой копии фривольный «садовый» шедевр художника XVIII века. Воссозданная там атмосфера любовной игры пробуждала игривые чувства: дама раскачивается на качелях, а за нею снизу, из цветущих кустов, наблюдает возлюбленный. С ножки дамы (ножка в белом чулке) слетела туфелька, они оба смеются, а вокруг царит буйство зелени, занимая все пространство картины — все оттенки зеленого. Цветовой центр сценки — платье женщины, облако ее взвихренных юбок приглушенного абрикосового оттенка. Но более всего Ксении нравились переливы красок, какими Фрагонар писал растительность — густую, неспокойную, клубящуюся — Ксения воспринимала ее как отражение бурлящих эмоций влюбленных.

— Это, кстати, одна из моих любимых, — негромко сообщил между тем король. — Мне показалось, в этой комнате она будет очень уместна, хотя — помню, вас не очень-то интересует живопись. Чтобы не сказать, вы к ней равнодушны…

— Не оторваться! — не слыша ни себя, ни короля, пробормотала одними губами Ксения, следуя взглядом за нежными линиями рисунка и отрешенно любуясь тонкой изящной палитрой художественного шедевра. Король бросил на нее удивленный взгляд, но она его не заметила. Он промолчал.

Другую стену комнаты украшала картина Буше.

— «Купание Дианы»! — воскликнула Ксения с еще большим воодушевлением. — Вам в живописи нравится Франция, XVIII век, верно? — не оборачиваясь, бросила она королю. Он продолжал молча и удивленно взирать на невесту — по всему было видно, что он немало обескуражен произошедшей с нею искусствоведческой метаморфозой.