– Черт, братишка, – тут же встрял Бутч, – да ты производишь больше шума, чем лошадь, жрущая кукурузные початки!

Реймонд так и застыл. Гневно сверкая глазами, он смотрел на братьев. Прошло несколько напряженных секунд. Ситуация могла перерасти в классический скандал, столь характерный для семейства Грейни, со всякими непотребными выражениями и личными оскорблениями. За годы, что Реймонд сидел в тюрьме, такое случалось не раз – в комнате для посещений разыгрывались самые безобразные сцены, все очень болезненные, все памятные. Но Реймонд, и тут надо отдать ему должное, нашел выход из положения.

– Это же моя последняя трапеза, – сказал он. – А моя семья осыпает меня упреками.

– Я – нет, – сказала Инесс.

– Спасибо и на этом, мама.

Леон вскинул руки, показывая, что сдается:

– Прости, брат. Все мы немного на взводе.

– На взводе? – удивился Реймонд. – Думаешь, это ты на взводе?

– Извини, Рей.

– И меня тоже, – сказал Бутч, но лишь потому, что этого от него ожидали.

– Хочешь кукурузную клецку? – И Реймонд предложил одну Бутчу. Несколько минут назад тот бы ни за что не устоял перед соблазном. Теперь же, после отчаянной атаки Реймонда, стол выглядел ужасно. И Бутч, мечтавший проглотить хотя бы несколько ломтиков картошки фри и пару клецок, отказался. Отбирать последние куски у приговоренного к смерти… нет, это было бы неправильно.

– Спасибо, не хочу, – глухо произнес он.

Реймонд перевел дух и продолжил насыщаться, правда, уже медленнее и не с такой жадностью. Покончив с лимонным пирогом, шоколадным тортом и мороженым, он рыгнул и рассмеялся:

– Это не последняя трапеза в моей жизни. Точно вам говорю.

Тут в дверь постучали, вошел надзиратель и сказал:

– Мистер Таннер хотел бы вас видеть.

– Впусти его, – кивнул Реймонд и, обернувшись к семье, с гордостью пояснил: – Это мой главный адвокат.

Мистер Таннер оказался хрупким лысеющим молодым человеком в полинялом блейзере, старых брюках цвета хаки и еще более древних теннисных туфлях. Галстука на нем не было. Лицо бледное, изнуренное. Похоже, этому человеку давно не мешало бы отдохнуть. Реймонд быстро представил мистера Таннера семье, но тот проявил мало интереса к знакомству с новыми людьми. Похоже, ему было не до того.

– Только что поступило сообщение: Верховный суд нам отказал, – мрачно объявил он Реймонду.

Реймонд сглотнул, и в комнате воцарилась полная тишина.

– Ну а как же губернатор? – спросил наконец Леон. – И все эти адвокаты, которых на него напустили?

Таннер бросил удивленный взгляд на Реймонда, и тот ответил:

– Я их уволил.

– Ну а те адвокаты, что в Вашингтоне? – задал вопрос Бутч.

– И их тоже уволил.

– А крупная адвокатская фирма в Чикаго? – не отступал Леон.

Таннер переводил недоумевающий взгляд с одного Грейни на другого.

– Не слишком подходящее время, чтоб увольнять адвокатов, – заметил Леон.

– Каких адвокатов? – спросил Таннер. – Я единственный адвокат, работающий по этому делу.

– Ты тоже уволен! – Реймонд ударом кулака сбил со стола стакан чая со льдом – желтоватая жидкость расплескалась по стене. – Валяйте убивайте меня! – завопил он. – Мне уже на все наплевать!

Все затаили дыхание. Через секунду дверь распахнулась, вошел начальник тюрьмы со своей свитой.

– Твое время вышло, Реймонд, – несколько нетерпеливо произнес он. – По всем кассационным жалобам поступил отказ, губернатор улегся спать.

Повисла долгая напряженная пауза. Инесс плакала. Леон тупо уставился на стену; желтые полоски от чая со льдом медленно сползали к плинтусу. Бутч с тоской взирал на две оставшиеся кукурузные клецки. Таннер выглядел так, точно вот-вот хлопнется в обморок.

Реймонд откашлялся и сказал:

– Хочу видеть того католического парня. Нам надо помолиться.

– Сейчас пришлю, – сказал начальник тюрьмы. – Даю провести с семьей еще одну минуту, а потом пойдем.

И начальник тюрьмы вышел вместе с сопровождающими. Следом торопливо выскочил из комнаты Таннер.

Реймонд обмяк и ссутулился, лицо его было белым как мел. Вся бравада куда-то испарилась. Он медленно подошел к матери, упал перед ней на колени, прижался лбом к ноге. Она погладила его, вытерла слезы и продолжала твердить:

– Господи Боже мой!..

– Мне страшно жаль, мамочка, – пробормотал Реймонд. – Прости меня.

И тут уже они оба зарыдали, а Бутч с Леоном взирали на эту сцену молча. Вошел отец Лиланд. Реймонд медленно поднялся. Глаза у него были красные, веки распухшие, а голос тих и слаб.

– Думаю, все кончено, – сказал он священнику.

Тот печально кивнул и похлопал его по плечу.

– Я буду с тобой до конца, Реймонд, – сказал он. – Если хочешь, помолимся вместе.

– Вроде бы неплохая идея.

Дверь снова отворилась, вошел начальник тюрьмы и обратился к Грейни и отцу Лиланду.

– Прошу выслушать меня внимательно, – начал он. – Это моя четвертая экзекуция, и кое-какие уроки я усвоил. Прежде всего считаю: матери лучше не присутствовать на казни, – а потому настоятельно рекомендую вам, миссис Грейни, остаться здесь, в этой комнате, посидеть еще час, пока все не будет кончено. У нас есть медсестра, она побудет с вами, даст успокоительные. Пожалуйста, последуйте моему совету. – Он обернулся к Бутчу с Леоном, многозначительно взглянул на них. Оба поняли его без слов.

– Я буду с ним до конца, – ответила Инесс, а потом так отчаянно взвыла, что у начальника тюрьмы пробежали по коже мурашки.

Бутч подскочил к ней, погладил по плечу.

– Тебе нужно остаться, мама, – сказал Леон.

Инесс снова взвыла.

– Она остается, – бросил Леон начальнику тюрьмы. – Дайте ей какие-нибудь пилюли.

Реймонд обнял братьев и впервые в жизни сказал, что любит их, – подобный поступок в столь ужасный момент заслуживал уважения. Затем поцеловал мать в щеку и сказал «прощай».

– Будь мужчиной, – сквозь слезы произнес Бутч, на его щеках ходили желваки.

И вот они обнялись в последний раз. Реймонда увели, в комнату вошла медсестра и протянула Инесс таблетку и стакан воды. Через несколько минут Инесс обмякла в своей инвалидной коляске. Медсестра уселась рядом с ней, а Бутчу с Леоном сказала:

– Мне очень жаль.

В 12.15 дверь распахнулась, и охранник распорядился:

– Следуйте за мной.

Братья вышли из комнаты в коридор, где было полным-полно других охранников, надзирателей, чиновников и множество любопытных, которым удалось получить пропуск на «представление». Все они вышли на улицу и двинулись к центральному входу. Жара не спадала, стояла страшная духота. Продвигаясь по узенькой дорожке к западному крылу здания, все быстро и жадно закурили. Вот они миновали открытые окна с толстыми черными прутьями решеток и, приблизившись к камерам смертников, услышали, как другие приговоренные бьют кулаками в тяжелые двери, выкрикивают слова протеста. Весь этот шум словно был устроен в знак прощания с одним из них.