Затем он попрощался и вышел. А еще через несколько минут вернулся Реймонд с гитарой в руках. Уселся на диван, взял несколько аккордов. Потом закрыл глаза, промурлыкал что-то и запел:

– Это на старую мелодию Большого Билла Брунзи, – пояснил он. – Одна из моих любимых.

Песня совсем не походила на то, что они слышали прежде. Бутч некогда играл на банджо в самодеятельном джазе, исполнявшем мелодии в стиле блуграс[7], но уже давно забросил это занятие. Да и голоса у него никогда не было. Младший брат пошел по его стопам. Он издавал хрипловатые и немного гнусавые протяжные звуки, пытаясь подражать черным исполнителям блюзов и жалостливым их мотивам.

Тут слова кончились, но Реймонд продолжил бренчать, и худо-бедно справился с мелодией. Бутч же невольно подумал, что после одиннадцати лет занятий в тюремной камере брат мог бы выучиться играть на гитаре и получше.

– Как славно, – пробормотала Инесс.

– Спасибо, мам. Это одна из песен Роберта Джонсона, возможно, лучшего из всех. Кстати, он родом из Хейзелхёрста; вы что, не знали?

Они не знали. Подобно большинству белого населения глубинки, они ничего не знали о блюзах, да и не слишком ими интересовались.

Лицо Реймонда исказилось, и он еще сильней ударил по струнам:

Леон взглянул на наручные часы. Уже почти одиннадцать, остался какой-то час. Он вовсе не был уверен, что хочет слушать блюзы так долго, однако сдержался. Пение брата явно нервировало Бутча, но он все же умудрялся сидеть тихо, с закрытыми глазами, точно убаюканный текстом и музыкой.

Тут Реймонд снова забыл слова, но продолжал что-то мычать. А когда наконец замолчал, сидел с закрытыми глазами с минуту или около того, точно музыка перенесла его в совсем другой мир, в более приятное место, чем это.

– Который час, брат? – спросил он Леона.

– Одиннадцать ровно.

– Надо пойти проверить, как там адвокаты. С минуты на минуту может поступить приказ об отмене приговора.

Реймонд поставил гитару в угол, постучал. Дверь открылась, на него снова надели наручники и увели. А еще через пару минут явилась целая команда столового персонала в сопровождении вооруженных охранников. Они быстро развернули и поставили в центре помещения раскладной карточный столик, затем уставили его блюдами с едой. Еды было полно, запахи тут же заполнили комнату, и Бутча с Леоном даже слегка затошнило от голода. С полудня во рту у них не было ни крошки. Инесс, слишком расстроенная, чтобы думать о еде, все же обозрела стол. Жареный сом, картофель фри, кукурузные клецки, капустный салат под майонезом – все это красовалось посередине стола. Справа – блюдо с большим чизбургером, украшенное колечками лука, и еще одна порция картофеля фри; слева – средних размеров пицца со сладким перцем и горячим пузырящимся сыром. Прямо перед блюдом с рыбой лежал на тарелке огромный кусок чего-то похожего на лимонный пирог, сбоку примостилась десертная тарелка с шоколадным тортом. И даже вазочка с ванильным мороженым.

Все трое Грейни изумленно взирали на эти яства, а один из охранников сказал:

– На последнюю в жизни трапезу человек получает все, что хочет.

– Господи, Господи, – пробормотала Инесс и снова зарыдала.

Бутч с Леоном старались даже не смотреть на еду, стоявшую под самым носом, но ароматы были слишком соблазнительные. Сом был обвалян в муке и поджарен на кукурузном масле. А эти свеженарезанные колечки лука! А перчики! Казалось, воздух в комнате загустел от восхитительных ароматов.

Еды здесь вполне хватало на четверых.

Ровно в 11.15 Реймонд с шумом ворвался в комнату. Он цеплялся за охранников, невнятно бормотал какие-то упреки в адрес адвокатов, однако, усевшись за стол, сразу забыл обо всех своих проблемах, и о семье тоже, и жадно принялся за еду. Ел он преимущественно руками, запихивал в рот картошку с луком и говорил, говорил:

– В Пятом округе нам только что отказали, вот идиоты! А апелляция была составлена просто превосходно, сам писал! Но ничего. Сейчас мы на пути в Вашингтон, в Верховный суд. Там на меня работает целая юридическая фирма, люди готовы атаковать. Вообще все идет прекрасно. – Он умудрялся запихивать в рот огромные куски, жевать и говорить одновременно.

Инесс опустила голову и вытирала слезы. Леон с Бутчем терпеливо слушали, изучая плиточный пол.

– Вы с Талуей виделись? – спросил Реймонд, отпив глоток чаю со льдом.

– Нет, – ответил Леон.

– Вот сучка! Хочет написать книгу о моей жизни. Требует дать ей авторские права. Но этому не бывать, нет. Все авторские права я оставляю вам троим. Ну, как вам такой подарочек?

– Здорово, – ответил Леон.

– Супер, – пробормотал Бутч.

Финальная глава жизни Реймонда подходила к концу. Он уже написал автобиографию – две сотни страниц, и ее успели отвергнуть все американские издательства.

Реймонд продолжал заглатывать куски, устроил на столе полное разорение, хватался то за рыбу, то за гамбургер, то за пиццу. Вилка и пальцы так и сновали над столом, часто в разных направлениях, хватали, прокалывали, подцепляли, отламывали, запихивали еду в рот с невероятной быстротой. Он едва успевал пережевывать и глотать. Даже оголодавший боров устроил бы меньше шума. Инесс никогда не уделяла внимания манерам и поведению за столом, и ее мальчики усвоили все дурные привычки. Но одиннадцать лет за решеткой, проведенные в ожидании исполнения приговора, низвергли Реймонда в этом смысле на самое дно.

А вот третья жена Леона воспитывалась по всем правилам и была обучена манерам. И он наконец не выдержал.

– Неужели обязательно так громко чавкать? – раздраженно спросил он.