— В доме кто-то есть. — Я больше не спрашивала. — Лани, надо позвонить в полицию.

— Нет, — услышала я свирепый шепот. — Нельзя.

— Но…

— Нет! — Она так сильно стиснула мою руку, что едва не сломала ее.

— Почему? Что случилось?

— Папа, — сбивчиво заговорила Лани. — Я должна была… Не должна была… Надо тебе рассказать.

— Что рассказать? Что произошло?

— Внизу. Папа. Я не должна была… — Она осеклась. — Это я виновата.

— Лани? — шепнула я, душа ушла в пятки.

— Господи, Джози, — заскулила Лани. — Нам всем хана.

* * *

Беспокойный сон наконец пришел около пяти утра, да и то лишь на час — я проснулась внезапно, в панике от того, что на церемонии прощания я встречусь со множеством людей. Я прекрасно знала, сколько разговоров ходило в свое время вокруг моей семьи, и представляла, как подкаст и смерть мамы вдохнули новую жизнь в старые слухи и взвинтили всеобщий интерес. Я натянула одеяло на голову — укрылась от надвигающегося утра — и, видимо, вновь уснула, потому что в следующее мгновение уже был полдень, и Эллен стаскивала с меня одеяло.

— Вставай! — командовала она, хлопая в ладоши. — Семейное прощание начнется через тридцать минут.

Я с пораженным видом села в кровати.

— Клянусь, я ставила будильник.

— Ты или забыла его поставить, или выключила. Одно из двух. Времени на официальное расследование нет. Давай в душ.

Я послушно свесила ноги с кровати и замерла от накатившей вдруг тошноты. Сжала виски.

— Ой. Кажется, я заболела.

— Видишь под ногтями черную краску для волос? — Эллен сунула руку мне под нос. — Я выгляжу как трагическое дитя-эмо. Не зря же я испортила хороший маникюр! Вставай.

— Я встаю. Только… о-ой.

— Послушай. — Сбавив обороты, Эллен села на кровать. — Я согласна. Ужасно. По многим причинам. Но мы должны пойти на прощание.

Грудь стиснуло, глаза защипало от слез, и я вдруг с изумлением поняла — это не болезнь, это горе.

— Вряд ли мама хотела бы, чтобы мы собрались почтить ее память в каком-то мрачном похоронном бюро, — всхлипнула я. — Она бы предпочла видеть нас на улице, в лучах солнышка и все такое…

— Знаю, золотко. — Эллен обняла меня за плечи, привлекла к себе. — Только похоронные ритуалы предназначены не для мертвых. Они для живых. Для моей мамы.

С внезапной острой болью я вспомнила мучительную тоску в тетиных глазах. Я ведь уже приехала в Элм-Парк, нет смысла избегать прощания.

— Ты права.

— Ну конечно. — Эллен шутливо меня оттолкнула. — А ну, быстро в душ. От тебя пахнет.

* * *

Я вышла свежая и пахнущая гораздо лучше — и обнаружила, что тетя с Эллен уже отправились в погребальную контору. Они оставили дома Питера и его дочерей, приехавших утром из Чикаго. Софи — девушка лет девятнадцати, с волосами настолько яркого рыжего цвета, что он просто не мог быть натуральным, — гладила для меня незнакомое черное платье.

— Это не мое, — безразлично сказала я.

Она ослепительно улыбнулась.

— Эллен решила, что ты захочешь его надеть.

Я кивнула, с готовностью переложив ответственность за свой внешний вид на кузину. И почти не удивилась предложению Изабеллы — старшей сестры, той самой, которая хотела жить с парнем, — нанести мне макияж.

— Погоди, — попросила я, когда она взяла тушь. — Давай ресницы не красить. Я начну плакать, и тушь потечет.

— Прости. — Изабелла виновато улыбнулась. — Эллен велела обязательно накрасить. Сказала — цитирую: «Люди ждут вещественных доказательств горя».

— Она обо всем подумала, да?

— Эллен всегда обо всем думает, — сказал Питер, подавая мне стакан с виски.

Это было самой лучшей помощью. Я осушила стакан в два глотка; на языке осел горький дубовый вкус, вкус страха.

* * *

Мы остановились на красный сигнал светофора, и Питер начал переключать каналы радио. На несколько секунд машину заполнила песня «Dire Straits». Меня пронзило острое воспоминание, как мама, одна, танцевала под эту самую музыку, и я поняла, что совершила ошибку. Всю ночь я, как одержимая, размышляла о смерти отца, а нужно было думать о маме. В конце концов, если верить статистике на сайте «Пересмотра», смертью моего отца сейчас поглощены более пяти миллионов человек. А мама? Кто-то же должен вспоминать о ней!

Более того, о ней должны вспоминать так, как она того заслуживает. Фанаты Поппи Парнелл знают маму лишь как пассивную жертву; воспринимают ее обманутой женой, убитой горем вдовой, женщиной, которую уничтожили внутренние демоны. Фанатам невдомек, что она была умной, не прекращала развиваться, даже бросив из-за беременности колледж. Идея нашего с Лани домашнего обучения принадлежала именно маме — идея, которую папа поначалу воспринял в штыки: мол, маме такое не по плечу, это тяжкий труд. Однако она подходила к новой обязанности серьезно, заказывала учебники и практические пособия, составляла план уроков. Даже под конец, когда плохое настроение находило на маму все чаще и длилось все дольше, она оставалась непреклонной в отношении нашего обучения. Не жалея сил, делилась знаниями с дочерьми.

Точно так же фанатам невдомек, что у нее был красивый певческий голос, что мама любила рисовать и как-то раз выходила птицу со сломанным крылом. Они не знают, как она придумывала другой конец сказкам — берегла нас с Лани. Страшный серый волк в мамином исполнении не проглатывал бабушку, а запихивал ее в чулан.

Да, у нее были проблемы, причем были всегда. Порой она относилась к нам странно, не разговаривала с папой и обращалась со мной и Лани так, словно мы еще малышки. Временами по нескольку дней не выходила из своей комнаты, иногда из всей одежды признавала лишь тонкую ночную рубашку в цветочек. Однако не это определяло маму. Она была доброй и ласковой, и мы ее любили.

Я любила маму, несомненно, — и так же несомненно ненавидела. Она сознательно бросила нас дважды: первый раз, когда уехала в Калифорнию; второй — когда покинула этот уровень бытия. Я должна попрощаться с телом, в котором больше нет мамы.

Должна произнести прощальные слова, которых не произнесла она.

* * *

Двадцать минут спустя мы вышли из машины, Питер предложил мне руку, я оперлась на нее, хотя и не нуждалась в поддержке. Похоронное бюро не выглядело страшным: обычное одноэтажное кирпичное здание с маленьким бетонным крыльцом и узорчатым портиком. Если бы не местоположение — по одну сторону «Ногти номер один», по другую «Пицца Мерля» — и не крошечная вывеска «Похоронное бюро Вильгельма», здание вполне могло бы быть жилым домом. Вестибюль, в котором сильно пахло цветочным освежителем воздуха, оказался куда вычурнее: обои в золотую и кремовую полоску, толстый ковер с красно-кремовым цветочным орнаментом. В другом конце помещения перед гигантским зеркалом в позолоченной оправе возвышалась огромная цветочная композиция. Я мельком увидела свое отражение, удивилась собственному спокойному виду — и совсем не удивилась тому, что Эллен оказалась права насчет цвета волос. Еще бы.