— Все это было бы смешно, если бы не было так грустно.

Я ухожу на кухню готовить оладьи, и с нетерпением жду, когда придет мама. Мамы долго нет, я звоню, а она не берет трубку, я начинаю переживать. Мне давно говорили, что в лесах не безопасно, там могут скрываться беженцы, которых уволили с работы, и у которых не было возможности уехать к себе на родину. Ее телефон молчит, я звоню ее мужу, он говорит, что еще на работе, он будет дома через пару часов и позвонит, если узнает где она. У мамы есть привычка не брать трубку, еще она часто забывает телефон дома, я надеюсь, что причина в этом. Проходит два часа, когда я принимаю решение идти ее искать, раздается звонок. Мама звонит и плачет. Я долго пытаюсь ее успокоить. Она говорит, что дошла достаточно быстро, в лесу проблем не было, но когда она стала входить в наш район, ее остановили сотрудники ГАИ, они долго выясняли, куда она идет и почему она не сидит дома. Потом, ей выписали штраф, заставили написать точный адрес ее местожительства по прописке, выяснили, сколько по времени займет дорога обратно, и сказали, как только она будет дома, скинуть одному из сотрудников на телефон ссылку на ее месторасположение. Я понимаю, что она очень перенервничала, в ее возрасте нельзя так нервничать. Я пытаюсь ее успокоить и перевести все в шутку, я часто замечала, что разговор со мной ей помогает прийти в себя и временно забыть о проблемах. Я говорю с ней около часа, но мне приходится прервать разговор, потому что дети просят позаниматься с ними. Я сажусь рисовать с детьми, муж уже понял, что произошло, я вижу по его лицу растерянность и сожаление, сама же концентрируюсь на детях и не позволяю себе расклеиться. Мы укладываем детей на обеденный сон и тихо уходим в другую комнату. Я сажусь на диван и понимаю, что я больше не могу держать все в себе, слезы льются, и я уже не могу их остановить. Я начинаю рыдать, я понимаю, что так нельзя, надо держаться, но я больше не могу. Эта не справедливость, эта подлость, это парадокс, который происходит с нами, я как будто очутилась в тюрьме, я больше не свободна. Страдают наши родители, я все больше и больше думаю об этом, я уже даже не хочу сдерживать слезы, мне надо поплакать, я не могу всегда быть сильной, с меня хватит. Муж уходит на кухню и приходит со стаканом, в котором виски, он пьет и молчит. Я не пью алкоголь много лет, никакие обстоятельства не могли поколебать меня, но сегодня что-то сломилось во мне, у меня только одно желание, выпить. Я смотрю на стакан, на мужа, беру его стакан в руки, нюхаю, вижу удивленные глаза мужа и понимаю, что это не выход. Ничего не изменится, а валяться пьяной в тот момент, когда нужно думать и анализировать, бессмысленно. Я ставлю стакан в сторону и иду принимать ванную, там я смогу немного прийти в себя.

Мы часто созваниваемся с друзьями, все говорят о том, что штрафую без разбора всех, кто выходит на улицу, дошло до того, что пропуск надо делать даже на поход в магазин, который расположен рядом с домом. Гулять просто так запрещено, даже ночью патрулируют машины, к полиции присоединилась Росс гвардия. Теперь становится понятно, что сотрудников Росс гвардии очень много. Из окон нашего дома, видна была новостройка, огромное четырнадцатиэтажное здание, которое долго не сдавали. Вообще жилье в нашем микрорайоне предназначено для военных, но это здание долго пустовало. Оно находится на отшибе, однако после того, как стемнеет, в некоторых окнах стал гореть свет, с каждым днем этих окон становилось больше. В течение недели дом заселили полностью, я была удивлена, кто переезжает жить в такое время. Кому разрешено перемещаться по городу в то время, как мы даже не может выйти на улицу, какая необходимость заселять дом сейчас, в тот момент когда, как они говорят, началась вторая волна и, конечно же, ее эпицентр в Москве и области. Я нашла ответ на все эти вопросы. Я прошу сына найти старый бинокль, который дедушка ему отдал год назад. Этот бинокль очень старый, отец муж отдал его внуку, за ненадобностью. Когда он попадает ко мне в руки, я пытаюсь рассмотреть, кто же живет в этом доме, но уже темно и ничего не видно. Я просыпаюсь рано в последнее время, сплю беспокойно и совсем мало. Я беру бинокль, направляю его в сторону того самого дома и виду, как оттуда выходят сотрудники в форме, их достаточно много. Они садятся на транспорт и разъезжаются. Вначале я не понимаю что это за род войск, я иду и пытаюсь найти ответ по описанию формы в интернете. Форма похожа на форму полиции, но мне не верится, что целый дом могли заселить полицейские. Ночью, когда загораются окна, я начинаю считать, сколько людей может там проживать. В доме четырнадцать этажей, из которых заселено примерно двенадцать, на каждом этаже по четыре квартиры, в доме три подъезда. Получается что заселено примерно сто сорок четыре квартиры. В каждой квартире может жить в среднем два — три человека, соответственно там от двухсот восьмидесяти восьми до четырехсот тридцати двух сотрудников. Я сообщаю это мужу, показываю ему в телефоне форму, которую они носят, он говорит, что вчера ходил в магазин и видел людей в такой форме. Это сотрудники Росс гвардии. Теперь понятно, зачем они здесь. Они будут контролировать нас. Людей много, много недовольных, их станет еще больше, а значит, надо будет как-то убедить людей оставаться дома. Авторитета у правительства среди народа мало, даже те, кто верит, что дело только в вирусе возмущены тем, что им просто нечего есть, поэтому не имеет значения чем недовольное простое население, имеет значение то, что недовольны практически все.

В новостях все чаще показывают как плохо в других странах, как растет количество заболевших. Часто говорят о том, что надо сплотиться, что это беда всего мира, что надо просто пересидеть и дождаться того момента, когда можно будет сделать себе вакцину. Тут же много передач об этой чудной вакцине, о том, что в ней спасение, что скоро все мы сможем опять зажить прежней жизнью. Ребята в группе единомышленников говорят, что в их странах показывают как плохо в России, это удивительно. Правительство всех