Что ж, и с этим придется справиться. Не сейчас. Сейчас основная проблема – не оказаться в мире ином, когда в следующий раз попавшие в зависимость от зелья разум и тело потребуют очередной порции забвения. В том, что его ждет агония, Айвен был абсолютно уверен. Он уже видел подобное.

– …На кого ты работаешь, падаль? – Айвен едва успел отвернуться, чтобы удар пришелся по скуле, а не по зубам. До сих пор, несмотря на годы войны и путешествий, ему удавалось сохранить все зубы. Не хотелось бы это менять.

– Ты еще об этом пожалеешь, скотина. – Айвен потряс головой, чтобы прояснить сознание. Руки, стянутые грубой веревкой, болели уже невыносимо.

– Я? Пожалею? – Тюремщик, он же пыточных дел мастер, маленький, но круглый, как налитой шар, сиамец, рассмеялся и сплюнул на пол. – Это ты пожалеешь, что мы поймали тебя в компании Триад Чань-цзы.

– Я уже говорил. Они перехватили мой корабль несколько дней назад. Вся команда погибла, а меня взяли в плен. За меня заплатят хороший выкуп.

– Кто? На кого ты работаешь?

– Я торговец. За меня заплатит Ост-Индская компания.

– Отлично. Тогда тебя ждет уютная клетка. Подождешь того прекрасного дня, когда за тебя заплатят выкуп, англичанин.

– Я шотландец.

Ждать выкупа «от Ост-Индской компании», представителя которой изображал священник-расстрига Джеремайя Фокс, пришлось больше трех месяцев. Видимо, нужный человек в компании не сразу смог передать информацию об Айвене Ли Чаню.

В соседней клетке сидел молодой француз. Уж неизвестно, в чем он провинился и каким образом вообще оказался в сиамской тюрьме, но его пытали, и пытали жестоко, то ли добиваясь чего-то, то ли в наказание за какой-то проступок. Айвен понимал по-французски, но не собирался это показывать. За заключенными постоянно следили, поэтому любой контакт мог привести к тому, что в пыточной окажется уже Айвен.

Спустя несколько дней после появления француза его стали заставлять дышать опиумным дымом. Вскоре курильница горела рядом с впавшим в забытье юношей практически постоянно. Лишь иногда ее уносили, француза будили и снова уводили в пыточную. Но только спустя пару месяцев Айвен понял, зачем жгли опиум. Сам он до того времени лишь несколько раз пробовал зелье, поэтому не успел ощутить никакого эффекта.

Через два месяца курильницу унесли. Спустя несколько часов француз тряс прутья решетки и выл, умоляя дать ему опиума. К концу дня он затих, свернулся клубочком на загаженном полу и лишь едва слышно подвывал. Периоды затишья сменялись новыми припадками гнева и мольбы. Так продолжалось три дня, а потом… Потом француз начал признаваться во всем, в чем его обвиняли. Он подписал все, что от него требовали. А еще через день его должны были казнить, но в ночь перед этим роковым днем узник умер. И смерть его была не из легких. В очередном припадке бессильной ярости француз бросался на прутья решетки, как вдруг замер, выгнулся дугой и рухнул на правый бок, словно был марионеткой, у которой обрезали веревочки. Следующие несколько часов несчастный возился на земляном полу, как полураздавленный жук, нечленораздельно мыча и вращая одним выпученным глазом. Правая половина его тела была парализована, француз бился так почти до утра, а Айвен мог лишь смотреть… то есть он не мог на это смотреть, но выхода не было. Даже начни он звать на помощь, это привело бы лишь к тому, что его самого избили бы. Уже перед самым рассветом несчастный француз несколько раз судорожно дернулся и затих. Пришедший утром палач нашел уже начавший коченеть труп.

Так Айвен узнал, что случается с попавшими в зависимость от опиума людьми, которые внезапно оказываются лишены зелья. Позже он спросил у Мэй, можно ли избавиться от зависимости, если вдруг такое случится с ним, и она ответила, что это зависит от твердости духа и жизненных сил. А потом добавила, что зелье никогда и никого не отпускает полностью. Ты можешь много лет не курить опиум, но всегда будешь этого хотеть.

Что ж, пришло время это проверить.

За дверью кабинета обнаружился все такой же испуганный Кевин. Кажется, это его пожизненное состояние.

– Сэр, – мальчишка засуетился, опустил глаза, словно его застукали за чем-то предосудительным.

– Пусть приготовят ванну, – распорядился Айвен. – И подадут кофе в гостиную.

– Да, сэр. Мы уже начали волноваться.

– Кто это – мы?

– Все слуги. Вы не выходили из кабинета больше двух суток. И из-за двери не доносилось ни единого звука.

– Понятно, – кивнул Айвен. – Не стоит волноваться. Больше такое не повторится.

– Как пожелаете, сэр.

Слуги, кажется, ему достались вышколенные. Хорошо. Только вот можно ли доверить слугам собственную жизнь? А ведь придется, потому как иного выхода нет. Или все-таки есть кто-то, кому можно доверить собственную жизнь? Кто-то, на кого можно положиться, кто-то, умеющий держать язык за зубами?

Когда Айвен поднялся в свою комнату, там его уже ждала горячая ванна. Отлично. Погрузившись в воду по подбородок, он опять вернулся к мыслям о том кошмаре, через который он будет вынужден пройти. Придется положиться на волю случая еще раз. Видимо, лучше всего отправить всех слуг прочь, хотя это и неразумно. Но чем больше людей будет знать, тем больше вероятность того, что кто-нибудь проболтается. Верн и Тирнан слишком близки, а слухами земля полнится. Айвен совершенно не хотел посвящать Анну во все малоприятные подробности. Потом, когда все будет кончено, он все ей объяснит, но без впечатляющих деталей.

После ванны и приличного количества чашек кофе Айвен почувствовал в себе силы разобрать накопившуюся за время его «отсутствия» почту. Большую часть корреспонденции составляли карточки от соседей, приглашения на какие-то светские мероприятия (вот уж точно слухами земля полнится, откуда только соседи узнали о его возвращении?), но было и одинокое тонкое письмо. Айвену хватило одного взгляда, чтобы понять, что оно от Анны. Рука сама потянулась к ножу – скорее, открыть, прочитать, однако тут вошел дворецкий – Пеннингс, кажется – и доложил о приезде нарочного с посланием. Айвен убрал письмо от Анны во внутренний карман жилета и жестом приказал впустить прибывшего.

Вошел рябой малый, какой-то встрепанный и явно утомленный быстрой скачкой. Айвен протянул руку за письмом, но нарочный не спешил его вручить.

– Эг-м-м! – прочистил горло посланник и как-то странно посмотрел на Пеннингса.

– Оставьте нас, – проявил догадливость Айвен.

Нарочный проводил дворецкого странным взглядом, выглянул в коридор, повертел головой и вернулся в гостиную, плотно притворив за собой дверь.

– Ну, теперь-то вы отдадите мне письмо, любезнейший? – осведомился Айвен.

– Отдам, конечно. Но вначале позвольте представиться – Руперт Страйтем, граф Рэйвенвуд, – поклонился странный посланник.

– Айвен МакТирнан, лэрд [1] Тирнана, – ответил Айвен, встав из кресла и отвесив приличествующий случаю поклон.

И лишь совершив ритуал, предписываемый правилами вежливости, Айвен сообразил, что никаких графов Рэйвенвуд он не ждал и не приглашал.