Бутылка пуста, но фактически не разбита. От этого много шума, тем не менее это великолепное громыхание. Ей очень нравится звон бьющегося стекла. Каждый раз разбивающиеся стекла звучат по-своему. Когда подбросишь вверх, получается иное звучание. Когда же швырнешь действительно изо всех сил, совсем другое. Бросаешь бутылку мягко, и шум более нежный. Если стараешься ее не разбить, а она все-таки бьется, опять же раздается новое з-з-звучание. И все эти звуки такие разные и уникальные, как те, что слышатся, когда падают с неба подснежники, и все они созданы из кристаллов воды, и ни один из них не похож на другой, вот что удивительно. Пусть пойдет снег, черт побери! Там никогда не будет снова снега, вот такая стоит жара, боже! Это был самый знойный день, какой она вообще помнила, даже в голову уже не стукнет, что когда-нибудь пойдет снег, и вообразить сейчас немыслимо, неужели такое когда-то случится, что пойдет снег? А?

Снова? Каким образом? А? В мире настолько потеплело, значит, не будет больше снега или Рождества. Маленький о-ослик благополучно везет Мэри по тропинке. Звони в колокола сегодня вечером, Вифле-е-е-ем, Вифле-е-ем, звони в свои, хм-мм, сегодня вечером, земля ничуть не отсырела, фантастическое лето, черт возьми, и сегодня она сможет спать прямо здесь, да, это было бы прекрасно, никто сюда не явится, ведь они закрывают на ночь ворота тенистого кладбища, но до сих пор не стемнело, возможно, до завтра уже ничего не предвидится, они отпирают кладбище утро-ом для прибывших посетителей, ведь перво-наперво, что им надо сделать перед работой, как она предполагает, так это увидеть своих самых близких и самых мертвых, ха-ха, утренник для близких родственников, навеки утерянных, ха-ха-ха-ха-ха, вчера вечером состоялся такой заутренник, только Богу известно, как было на самом деле рано, когда она собралась идти домой, а она ни разу не уходила отсюда, пока снова не забрезжит рассвет, и к тому времени, когда добиралась домой, становилось светло.

Вот если мобильный телефон Кэти Макленнан начнет трезвонить, и некому ответить на звонок, и тот, на другом конце, все посылает вызов, а звуковой сигнал раздается где-нибудь в траве, и никто, кроме птиц и деревьев и камней, его не слы-ы-шит.

Любопытно, какая мелодия записана в этом телефоне. Неужели из телевизионной программы? Или песенка Школьного клуба. Или, возможно, он выключен.

Вот черт, неужели она трезвеет? Уже? Посмотри, верхушки деревьев все еще качаются, вокруг темно, но она-то знает, что скоро этому наступит конец, а в бутылках уже ни капли, в любой из них, разбитой или нет. Она щупает пальцами кусочки стекла, прлипшие к этикетке, но там тоже ничего не осталось, что можно было бы выпить с внутренней части осколков и, о нет, осторожно, или обрежешься, ах ты, ублюдок, ах, дерьмо. Она сосет ранку, чтобы остановить кровь. Слава богу, что никогда языком не искала остатки алкоголя. Жаль, что нет никаких антисептиков. Вот стану доктором и тогда уж точно наведу порядок; когда ей присваивали квалификацию в колледже, то все были уверены, что при желании она сделает карьеру в любой области, независимо от выбранной профессии, потому что, по их словам, она действительно из тех, кто может включить свои мозги, но они говорят: «Ты должна будешь все сделать сама без чьей-либо помощи», — вот тогда люди увидят, что ты собой представляешь, подобно этой девочке Джаккуи, с которой никто не захочет разговаривать, потому что она похожа на трахнутую зубрилку, думает, что весь мир ей обязан жизнью, взгляни на нее, и если ты уподобишься ей, тогда добьешься того, что люди будут поддерживать отношения с этим гребаным существом, которым ты, по-твоему, являешься. Нет, лучше выиграть что-то вроде лотереи, чтобы никогда не работать, или стать известной на телевидении в такой программе, как «Дом Большого Брата», или в поп - группе, выиграть миллионы с помощью телефонного звонка в телестудию, или нет, нет, потому что она будет снайпером, присоединится к ним добровольно, не важно, нужен ли им еще один стрелок, все равно их должно быть много, на них всегда есть спрос. Всем нужны нацеленные люди. Ведь даже когда от нее воняет, нет, не как от скунса, дерьмо, все повторяется, ох, начинается, дерьмо. Неужели опять? Все снова? Она колотит тыльной стороной руки по стволу дерева выше головы, это сосна, ух ты, совсем рядом, чтобы не потревожить рану, когда она задевает ею, ох, черт возьми, три часа — не так уж поздно, три часа, это, по сути, даже не ночь, посмотри, еще видно их движение в небе, и она начинает вновь бить по дереву. Палец все еще кровоточит и бередит долбаную рану. Запомни, три — недостаточно, в следующий раз, когда Джас получит четыре, возможно, пять, попроси у Джеммы денег, скажи, что это для школьной поездки в Кинкрайгский заповедник. Возможно, он снова придет, вчера вечером было так хорошо, когда он пришел. Он пришел. Когда уже почти полностью стемнело. Все, что можно еще увидеть, так это верхушки деревьев, да и только. Как было бы хорошо. Если он снова придет сегодня вечером. Вчера вечером она видела его, он стоял между ангелами, и она подошла к нему и попросила винтовку, и, посмотрев на нее, он подпрыгнул в воздухе, тогда она подумала, что он, возможно, наркоман, и поинтересовалась, может, у него в таком случае есть что-нибудь еще, и он сказал «нет». Он просто встал, глядя на нее, и сказал:

— Нет.

— Так кто же вы тогда, егерь, что ли? — спросила она. Совершенно трезвая, она тогда подумала, что эти винтовки, возможно, предназначались для лис, или птиц, или крыс, или чего-то еще, чему не разрешалось проникать сюда, вот почему у него на обеих руках висели винтовки, и обе разломаны. В том самом смысле, который используется для этого слова, когда они приготовлены для того, чтобы их зарядить, — они открытыми, разломанными висят на обеих руках через плечо, — надо запомнить, что слово «разломанная» может иметь разное значение.

— Нет.

— Стало быть, отстреливаете животных ради забавы, что-то вроде того?

— Нет.

— Тогда стреляете по чайкам?

— Нет.

— Значит, стреляете в нарушителей, подобно наркоманам и иже с ними? Может, вы сторож?

— Нет.

— Ладно, если эти винтовки не для того, чтобы стрелять в кого-то или во что-то живое, а в этом месте больше нет ничего другого, кроме мертвых, в которых незачем стрелять, тогда в кого же вы, черт возьми, собираетесь стрелять? — удивляется она. Он выглядел несколько потрепанным, хотя по виду не скажешь, что он преступник. В то же время на полицейского или еще какого блюстителя закона он тоже мало походил. Он опустил на землю одну из винтовок и наступил на нее ногой.

— Не ругайся, — говорит он.

Он щелкнул затвором на другой винтовке, прицелился и выстрелил, наделав много шума, и когда после попадания в ангела облако каменной пыли рассеялось, она пошла посмотреть и увидела, что пуля попала в руку именно в том месте, где рука была прижата к сердцу, и вся рука была раздроблена, подобно пальцам, вдавленным дробью.

— Долбаный бриллиант! — воскликнула она, стряхивая пыль от осколков камня с трикотажной футболки.

— Уйди оттуда, — сказал мужчина шепотом, он махнул ей винтовкой, подавая знак возвратиться к нему. Потом он положил на землю винтовку, наступил на нее, поднял другую, глухо клацнул затвором, посмотрел вниз и взял ангела на прицел. Отлетело целиком плечо. Он подождал, пока птицы угомонятся и рассядутся на верхушках деревьев, и, когда все стихло, снова выстрелил из той же самой винтовки, и снова раздался птичий гвалт. Снесло макушку и лицо. Тогда он разломил свои винтовки, повесил их открытыми на плечи, повернулся и пошел.