Только древняя старуха Настасья решилась выйти на крыльцо своего ветхого покосившегося дома с проваленной крышей и долго смотрела из-под заскорузлой сморщенной ладони вслед уходившим русским воинам, и всё крестила их бритые затылки, пока не согнулась в прощальном поклоне её натруженная годами спина. Ей ли было не помнить, как с шести лет, так и не нарадовавшись беззаботному звонкоголосому детству, она уже нянчила господскую малышню и горбатилась на помещичьей барщине.

Вместе с близкими её маленькому доброму сердцу красноармейцами уходила сама надежда на долю скромного жизненного счастья.

– Эй, Фёдор, очнись, – подтолкнул своего продолжавшего молчать заместителя комбат. – Что было, то быльём поросло. Если все ошибки помнить, голова лопнет. Но и не забывай.

Это был хороший урок для сотрудника особого отдела, заместителя командира разведывательно-штурмового батальона, старшего лейтенанта Фёдора Бекетова.

* * *

В кабинете генерала Генриха фон Шонхорна, командующего 40-й отдельной охранной дивизии германского вермахта, было жарко натоплено, душно и сильно накурено. В этот день генерал был всем недоволен: этой невозможной русской зимой, от которой стынут зубы, старым домом, в котором размещался его штаб, с помпезными и одновременно нелепыми колоннами, который построил в 19 веке какой-то экстравагантный русский помещик, а главное тем фактом, что эта бестолковая война в этой дикой снежной пустыне всё ещё не закончилась. Большевистская голодная Москва зачем-то продолжала сопротивляться и отказывалась покориться победоносному германскому оружию. И он, генерал Генрих фон Шонхорн, представитель старой прусской военной династии, офицер в пятом поколении, вынужден торчать здесь, в этом забытом богом краю, и заниматься тем, что охранять разные там железнодорожные станции, дороги, склады, линии связи и ещё черт знает что только потому, что эти русские варвары, не знающие правил традиционной войны, с необъяснимой настойчивостью сжигают и уничтожают всё, что сами же когда-то построили.

Перед ним навытяжку стоял офицер в хорошо начищенных сапогах и плохо отглаженной полевой форме. Это был высокий человек под два метра ростом, широкий в плечах и с крупной головой с шевелюрой темно-русых волос, зачесанных на правую сторону. Его крупное лицо пересекал рваный белый шрам почти от самого виска до уголка жесткой линии рта с поджатыми губами.

Перестав хрустеть костяшками пальцев – признак наивысшей стадии внутреннего раздражения, – генерал подошёл и остановился точно напротив замершего в стойке офицера.

– Послушайте, майор, – выдавил из себя генерал своим высоким, почти визгливым голосом, – Вы меня, конечно, извините, но я крайне Вами не доволен. По нашим тылам уже который месяц шляется какой-то разбойничий отряд русских и взрывает и уничтожает всё, что ему вздумается. Все его видели, только Вы с Вашими, извините, головорезами ничего не замечаете. Вот судите сами, – фон Шонхорн взял со стола какой-то лист бумаги. – Это сводка происшествий только за последний месяц. Первого числа уничтожен гарнизон в селе Береговое и, соответственно, все склады и мастерские, пятнадцатого числа – налет на железнодорожный узел. Взорвано сорок вагонов и два локомотива. И наконец, двадцать второго числа – разгром штаба танкового полка, убито 15 офицеров и пятьдесят солдат, захвачены ценные документы. И это только основные события. О прочих вещах, как то ликвидация наших блокпостов на дорогах, комендатур в населенных пунктах, узлов связи и прочей «мелочёвки», я не говорю. Разве непонятно, что такая безнаказанность порождает уверенность и ещё большую наглость у этих дикарей? Хотя здесь я не прав. Это хорошие исполнительные солдаты, а Ваш знаменитый батальон нет. Я не могу допустить, чтобы эти диверсии дезорганизовывали действия целой нашей армии. Со вчерашнего дня вышестоящее командование обязало меня каждый день докладывать, что нами сделано для ликвидации этих негодяев. Вы слышите меня, майор? – еле сдерживая себя, закричал генерал и завёл руки за спину, чувствуя почти неодолимое желание влепить пощечину этому рослому болвану.

Для этого у него были все основания. Скандал с неуловимым русским диверсионным отрядом докатился до самого фельдмаршала фон Бока, который лично позвонил ему по телефону и устроил показательный разнос. Генерал Генрих фон Шонхорн гордился своей родословной и, следовательно, своими предками, и выслушивать хотя и справедливые, но очень обидные слова даже от командующего всей группой армий «Центр» у него не было никакого желания.

Майор Эберхард Гюнше Лернер не произнес ни слова и лишь с презрением смотрел сверху вниз на суетившегося перед ним щуплого генерала.

«Жалкая, ни на что негодная мокрица, отрыжка вырождающейся прусской аристократической касты. Вот из-за таких мы до сих пор буксуем перед Москвой. Попался бы ты мне в какой-нибудь глухой русской деревне, я моментально бы выбил дух из тебя одним пальцем. Как смеет он говорить такие слова мне, офицеру Абвера, майору Лернеру, старому члену партии, обладателю двух железных крестов за воинскую доблесть? Тварь, истинная тварь, дворянский выродок, не знающий, что такое настоящая война. Тыловая крыса. Чем он может гордиться? Прогулкой по Парижу в 1940-м году? Дело лишь только в том, что он родственник уважаемого в армии генерала – полковника Ганса фон Секта, на которого не похож ни умом, ни доблестью. Тогда как за мной высадка на Крите, захват бельгийской крепости, операции на Балканах и, наконец, успешные акции саботажа в глубоком тылу Красной Армии за месяц до нашего вторжения. Краснобай в красных лампасах».

А вслух майор Эберхард Лернер произнес:

– Позволю себе заметить, господин генерал, но в обязанности моего батальона не входит задача выслеживать каждого русского диверсанта. До сих пор мы успешно проводили операции за линией фронта, уничтожая штабы, подразделения и технику противника. Нами ликвидировано пять русских генералов и не менее трех батальонов их войск. Здесь, в зоне Вашей ответственности мы вскрываем спящие ячейки вражеской агентуры и ликвидируем коммунистов, евреев и комиссаров. И позволю себе также напомнить Вам, что мой батальон имеет двойное подчинение. Прежде всего он подчиняется руководству нашей военной разведки и – временно – Вам.

– Вы мне ещё смеете что-то указывать! – срываясь с визга на хрип, генерал подскочил под самый подбородок высокого майора. Он не любил верзил, тем более таких наглых и самоуверенных, не говоря уже о том, что командир диверсантов был выше на целую голову и потому мог смотреть на него, командующего дивизией, сверху вниз. Для генерала Генриха фон Шонхорна такое физическое несоответствие было непереносимо. – Отправляйтесь к своим людям, Лернер, и чтобы эти русские диверсанты были выловлены. Сколько из них Вы повесите или расстреляете меня не интересует. Вам ясно? Срок Вам неделя, а потом пеняйте на себя.

– Мои егеря, – начал было оправдываться майор, но был сразу же прерван очередным криком генерала.

– Ваши егеря – это не егеря, а бандитский сброд, который Вы набрали в Польше, Белоруссии и Украине! Недаром их у нас называют «дикие убийцы из Восточной Европы», и не смейте их сравнивать с доблестными частями вермахта. Идите и выполняйте мой приказ, иначе военного трибунала Вам не миновать. Это я Вам гарантирую. Хайль Гитлер, – генерал Генрих фон Шонхорн вяло и с неохотой вскинул вверх полусогнутую руку.