ковровой дорожке, пожал протянутую руку и мельком оглядел кабинет. К письменному столу примыкали буквой «Т» столы, составляя несуразно длинную ножку. По стенкам кабинета стояли в ряд стулья. Справа от письменного стола у стены располагались два мягких кресла и маленький низкий столик, слева несколько шкафов с книгами. Отец отметил, что это были полные собрания сочинений Ленина и Сталина, еще какие-то книги. Письменный стол был заделан зеленым сукном. На стене висел большой портрет Дзержинского в профиль, а на высокой тумбочке, застеленной красным, стоял бюст Сталина.

Строгая секретарша принесла на подносе два стакана чаю в ажурных подстаканниках и печенье.

— Спасибо, Таня, — поблагодарил хозяин кабинета. — Поставьте на тот столик. — Вы свободны. Ко мне пока никого не впускать.

— Юрий Тимофеевич, давайте присядем в кресла, так будет удобнее.

Генерал снова встал. Был он выше отца, но в плечах не широк и такой же худой.

— Может быть, коньяку? — он вопросительно посмотрел на отца.

— Спасибо, нет, — благоразумно отказался отец.

— Тогда давайте пить чай и к делу.

Генерал помешал чай, стараясь не звенеть ложкой.

— Вы до вашего ранения находились в Тегеране?

— Да, по заданию ЦК, — счел нужным пояснить отец.

— Кстати, как сейчас ваше здоровье?

— Откровенно говоря, не очень. Голова дает знать себя.

— Значит сапожник без сапог, — улыбнулся генерал.

— Почему без сапог? — не понял отец.

— Ну, я слышал, ваш сын творит чудеса. Вот вашего родственника, говорят, вылечил.

— Чудес, товарищ генерал, не бывает. В природе все подчинено определенным законам. Я материалист.

Отец про себя ругнул дядю Павла за болтливый язык. Небось нагородил бог весть что, — с досадой подумал отец.

— Да, к сожалению, чудес не бывает, — согласился генерал. — Но всё же сын ваш как-то лечит?

— Понимаете, товарищ генерал…

— Фаддей Семенович.

— Понимаете, Фаддей Семенович, к нашему огорчению или к счастью, сейчас я уже и не знаю, природа одарила моего сына определенными способностями. Его особая энергия благоприятно воздействует на пораженные очаги, быстро заживляет раны, снимает болевые ощущения. Вот вы говорите, сапожник без сапог, а ведь если бы не сын, вопрос, сидел ли бы я сейчас перед вами. Но, повторяю, никакого чуда здесь нет. Я пытаюсь понять природу этого явления и нахожу массу примеров в научной литературе исцеления методом наложения рук, хотя четкого объяснения этому нет, есть только попытки объяснить.

— Лично меня вполне устраивает ваша позиция. Честно говоря, прежде чем решиться на этот разговор, я покопался в вашем досье, простите за такую откровенность. Здесь мы неисправимы, работа такая, — улыбнулся Фаддей Семенович, заглядывая в глаза отца. Улыбка у него была жесткая, взгляд тяжелый. Глаза его ощупывали собеседника, изучали, сверлили, пытаясь пролезть в самую душу, и держали в напряжении.

— Мне скрывать, Фаддей Семенович, нечего. Моя анкета чиста.

— Знаю, Юрий Тимофеевич. Но часто чистая анкета еще ни о чем не говорит. Чтобы понять человека, лучше с ним поговорить, правда, еще лучше с ним пуд соли съесть, — генерал снова улыбнулся, но на этот раз улыбка вышла более приветливой, может быть потому, что чуть потеплели глаза.

— Я удовлетворен нашей беседой. Теперь суть, — Фаддей Семенович чуть помедлил, словно еще раз взвешивая, стоит ли собеседник его откровения, и продолжал:

— У меня есть дочь. Она больна. Мы испробовали кажется все, что только можно. Ничего не помогает. Она проходила курс лечения в лучших санаториях, ее смотрели хорошие врачи. Какие-то улучшения наблюдались, но потом становилось еще хуже. А сейчас у нас просто опустились руки. Жена тайком от меня возила её к каким-то знахарям. По этому поводу у нас с ней был тяжелый разговор. И вот она узнает от моего шофера о каком-то чудесном исцелении одного из наших сотрудников…

— Да не было никакого чудесного исцеления, — запротестовал отец, — просто сын ускорил заживление каких-то остаточных явлений после ранений, как-то мобилизовав естественные иммунные силы организма.

— Я в этом не сомневаюсь. Но я устал спорить с женой. Это, как вы понимаете, занятие бессмысленное. Я знаю, что все это бесполезная затея. Но пусть моя супруга сама убедится в этом, иначе всю оставшуюся жизнь мне придется жить на вулкане.

Генерал сделал паузу, чтобы в очередной раз просверлить отца взглядом и попросил, как приказал:

— Надеюсь, вы не откажете мне в просьбе. Вам удобно будет, если я пришлю за вами машину в воскресенье? Лучше утром. Скажем, часикам к десяти.

— Как я понимаю, у вашей дочери душевная болезнь? — осторожно спросил отец, не ответив на просьбу генерала, хотя, что там отвечать, если все уже было и без него решено!

— Моя дочь умственно нормальный человек. В школе она хорошо учится. Перешла в девятый класс, но теперь врачи советуют пока оставить школу. Она все больше становится раздражительной, злобной, стала сторониться людей, и её мучают головные боли, все чаще одолевают приступы меланхолии. Врачи предполагают, что это возможно результат родовой травмы.

Отец покачал головой:

— Но вы же понимаете, что это несерьёзно. Чем же мой сын здесь может помочь?

— Это мы с вами понимаем, а вот жена ничего слушать не хочет. Говорят же, что надежда умирает последней.

Генерал посмотрел на часы и встал, давая понять, что разговор окончен. Попрощавшись с отцом за руку, он не проводил его, а пошел за свой письменный стол. Когда отец был уже у дверей, генерал окликнул его:

— Юрий Тимофеевич, надеюсь, вы понимаете, что наш разговор сугубо конфиденциальный, и знать о нем не обязательно ни вашему начальству, ни кому бы то ни было? И дома поговорите об этом с женой и сыном.

— Несомненно, — заверил отец.

На работу в этот день отец не пошел. Он позвонил начальнику и сказал, что неважно себя чувствует.

— Да уж понимаю, — согласился Тихон Матвеевич. — Кто ж будет хорошо себя чувствовать после такого приглашения. Так чего вызывали-то?

— Да ерунда. Действительно просили проконсультировать по политическим аспектам жизни Ирана тех лет.

— Аа, ну давай, Тимофеич, отдыхай, — разочаровался Тихон Матвеевич.

— Придется ехать, сынок! — заключил отец, и было видно, что он очень расстроен.

— Ладно, пап, съездим. Ты только не переживай, — попытался я его успокоить.

К вечеру у отца случился приступ. Приступ был не сильный, я быстро справился с ним и погрузил отца в глубокий сон, после которого он обычно просыпался в болееменее нормальном состоянии.

Я тоже лег спать, долго лежал с открытыми глазами, думал об отце и переживал за него, и о больной девушке, к которой нам придется ехать, и сам не заметил, как вошел в то особое состояние, которое случалось со мной часто без моего участия. Иногда