— Какая разница? Луна светит, мы даже поспать можем.

— Нет, за ночь надо дойти до машины.

— Ну давайте хоть на минутку остановимся. У меня ноги не выдержат.

— Ладно, на минутку.

Но их передышек никогда мне не хватало, и мне казалось, что они паникуют напрасно. Я даже начал их материть, а однажды наорал на Джафи:

— Какой смысл гнобить себя вот так вот, это ты называешь оттягом? Фуй!.. (А идеи твои — херня, — добавил я про себя.) — Легкая усталость многое меняет. Целые вечности залитых лунным светом скал, зарослей, валунов, уток, и эта кошмарная долина меж двух отвесных стен, и мне, наконец, показалось, что мы уже выбрались из нее — но нет, не совсем, а мои ноги вопят, чтобы я остановился, и я матерюсь и проламываюсь сквозь веточки, и бросаюсь наземь — хоть чуть-чуть отдохнуть.

— Давай, Рэй, все подходит к концу. — Фактически, сейчас я осознал, что у меня нет мужества, я и так это давно знал. Но у меня есть радость. Когда мы выбрались на альпийский лужок, я растянулся на животе, пил воду и мирно наслаждался в тишине, пока они разговаривали, беспокоясь, что мы не успеем вовремя пройти остаток тропы.

— Ах, да не волнуйтесь вы, такая прекрасная ночь, вы слишком круто себя гоните. Попейте водички, прилягте тут на пять — даже на десять — минуток, и все само уладится. — Теперь уже я был философом. Джафи в самом деле согласился со мной, и мы мирно отдохнули. Этот хороший долгий привал успокоил мои кости: я смогу спокойно дойти до озера. Спускаться по тропе было прекрасно. Лунный свет пробивался сквозь густые кроны и испещрял спины Морли и Джафи, шедших впереди. Со всей нашей поклажей мы подобрали хороший темп ходьбы, и было славно приговаривать «хоп, хоп», когда мы уже вышли на серпантин и петляли по нему, все ниже и ниже — приятная, свингующая, ритмичная тропа вниз. А этот ревущий ручей в лунном свете был так красив — эти вспышки летящей лунной воды, эта снежнобелая пена, эти чернеющие деревья, настоящий эльфийский рай теней и луны. Воздух теплел, милел, и мне на самом деле почудилось, что снова начинает пахнуть людьми. Вокруг уже витал славный неряшливый запах озерного прилива, цветов, мягкой пыли внизу. Вверху все пахло льдом, снегом и бессердечными скалистыми хребтами. Здесь же обитал аромат нагретого солнцем дерева, солнечной пыли, покоящейся под луной, озерного ила, цветов, соломы, всего хорошего на земле. Тропа клево спускалась, и все же в одном месте я почувствовал такую же усталость, как и наверху, в той бесконечной долине валунов, но теперь уже внизу виднелся охотничий домик, славная светящаяся лампадка, поэтому было уже все равно. Морли и Джафи болтали, не переставая, и нам оставалось лишь скатываться дальше, к машине. И в самом деле, внезапно, как в счастливом сне — с такой внезапностью просыпаешься от нескончаемого кошмара, всё вдруг позади, — мы уже шагали через дорогу, там были дома, под деревьями стояли машины, и машина Морли тоже стояла там.

— Насколько я могу судить по этому воздуху, — сказал Морли, привалившись к машине, пока мы скидывали мешки на землю, — прошлой ночью вообще мороза не было, и я возвращался и спускал воду напрасно… А может, и был мороз, — прибавил он, сходил в домик за машинным маслом, и там ему сказали, что мороза не было совершенно никакого, и вообще прошлая ночь была одной из самых теплых в этом году.

— Все эти безумные хлопоты — и ради чего? — сказал я. Но нам уже было плевать. Мы изголодались. Я сказал: — Поехали в Бриджпорт, зайдем в кафешку, парни, и поедим гамбургеров и картошки с горячим кофе. — Мы тронулись по береговой грунтовке в лунном свете, притормозили у постоялого двора, где Морли вернул одеяла, и поехали дальше, в городок, и там остановились на обочине шоссе. Бедный Джафи — тут-то я, в конце концов, и обнаружил его ахиллесову пяту. Этот крутой паренек, который не боялся ничего и мог неделями один скитаться по горам, сбегать вниз с вершин — боялся зайти в ресторан, поскольку люди внутри слишком хорошо одеты. Мы с Морли расхохотались и сказали:

— Какая разница? Просто зайдем и поедим. — Но Джафи счел место, которая я выбрал, слишком буржуазным и настоял на том, чтобы зайти в более пролетарскую столовку через дорогу. То оказалась расхлябанная забегаловка с ленивыми официантками, заставившими нас сидеть там целых пять минут и не удосужившимися принести даже меню. Я рассвирепел и сказал:

— Пошли в то первое место. Чего ты боишься, Джафи, тебе-то какая разница? Может, ты и дока по части гор, но я-то уж знаю, где можно поесть. — На самом деле, мы немного подпортили друг другу настроение, и мне поэтому было не по себе. Но он согласился перейти в другой ресторан — повыше классом, с баром по одну сторону, там под притушенными огнями пило много охотников, а сам ресторан был одной длинной стойкой и множеством столиков, за которыми целые веселые семейства пировали, выбирая блюда из солидного меню. Выбор был огромен и хорош: горная форель и все дела. Джафи, как я выяснял, к тому же боялся потратить лишних десять центов на хороший обод. Я сходил к бару, купил стакан портвейна и принес его к нашим местам у стойки (Джафи: — Ты уверен, что можешь себе это позволить?), и немного поприкалывался над Джафи. Он уже чувствовал себя лучше.

— Вот в чем твоя беда, Джафи: ты просто старый анархист, который боится общества. Какая тебе разница? Сравнения одиозны.

— Ну, Смит, мне просто показалось, что это место кишит старыми богатыми пердунами, а цены окажутся слишком высокими, я признаю: да, меня пугает все это американское благосостояние, я всего лишь старый бхикку, и у меня нет ничего общего со всем этим высоким уровнем жизни, черт бы его побрал, я всю свою жизнь был бедным парнем и не могу привыкнуть к некоторым вещам.

— Что ж, твои слабости достойны восхищения. Я их покупаю. — И у нас получился замечательный волчий обед: печеная картошка и свиные отбивные, салат и горячие булочки, пирог с голубикой и приложениями. Мы так честно проголодались, что это было даже не смешно — и честно. После обеда мы зашли в винную лавку, где я купил бутылку мускателя, а пожилой хозяин и его жирный приятель посмотрели на нас и спросили:

— Где это вы, парни, были?

— Да лазили там на Маттерхорн, — гордо ответил я. Они лишь вылупились на нас, разинув рты. Я же чувствовал себя превосходно, купил еще сигару, зажег ее и продолжил: — Двенадцать тысяч футов — и мы слетели оттуда с таким аппетитом и нам было так четко, что теперь это вино шарахнет по нам будь здоров. — Старики только лыбились на нас. Мы все были обожжены солнцем, грязны — вид, в общем, дикий. Они ничего не сказали. Они подумали, что мы спятили.

Мы влезли в машину и поехали назад в Сан-Франциско, по дороге пили вино, ржали, травили длинные байки, а Морли в ту ночь действительно вел малину прекрасно и тихо прокатил нас по серым предрассветным улочкам Беркли, пока мы с Джафи дрыхли без задних ног на сиденьях. В каком-то место я проснулся совсем как маленький, мне сказали, что я уже дома, я вывалился из машины и проковылял по траве к флигелю, откинул одеяла, свернулся калачиком и проспал до следующего дня прекрасным сном, совершенно без всяких свовидений. Когда же на исходе следующего дня я проснулся, все вены у меня на ногах прочистились. Я поработал так, что сгустки крови просто перестали существовать. Я чувствовал себя очень счастливым.