На булочках я не выдержала и спросила:

– Что будем делать, Павел Николаевич?

Я имела в виду Еку, себя и канал «Есть!», но П.Н. был настроен лирически, серьезных разговоров не захотел и пробурчал какую-то банальность вроде того, что утро вечера мудренее.

И что ночь мудрее обоих.

в которой Еке вновь удается перехватить микрофон

– Скажите, вы боитесь старости?

Журналистка лезет сразу и в лицо, и в душу – интересно, их этому обучают на факультете медийных наук или они приобретают такие свойства естественным путем?

Ека усмехнулась, задумавшись, и тут же прогнала видение.

В ее мечтах журналисты обычно были напористыми, но не наглыми, задавали только те вопросы, которые Ека успела всесторонне обдумать.

– Нет, – улыбнулась бы она, – я не боюсь старости. Моя работа не зависит от возраста – я не актриса.

Еще виртуальная журналистка спрашивала бы о том, какое у Еки любимое блюдо, кем она хотела стать в детстве и что у нее за планы на будущее. Вопросы журналистам всего мира раздают распечатанными в стомиллионном количестве экземпляров. Но Ека бы терпеливо отвечала. Планов – множество, она не станет ими делиться – из суеверия. В детстве метила в писательницы. Любимое блюдо – апельсины с корицей.

Журналистка невозможно разочарована апельсинами. Как-то уж очень просто это звучит, но Ека непреклонна – апельсины с корицей, точка.

От досады журналистка стреляет в упор:

– Скажите, Ека, вам не скучно быть второстепенной героиней?

Ека задыхается, скребет по одеялу скрюченными пальцами, насмерть пугая кошку, а потом… просыпается. Долго приходит в себя, разглядывая стопу кулинарных книжек на столике. Тут все, что нужно, – от Огюста Эскофье до Елены Молоховец, от Александра Дюма-отца до «Организации общественного питания». Сверху, обложкой вниз, валяется роман Евгении Ермолаевой «Больное».

На часах ночь-полночь. Кошка успокоилась и намерена спать до утра, свернувшись пушистым рулетом.

Ека отпускает дурной сон, взмывающий под потолок тяжелым облаком, и думает: не скучно ли ей быть второстепенной героиней?

Геня тоже могла бы стать второстепенной героиней романа – и в том, что мы взяли ее на главную роль, нет никакой логики, а есть сплошной авторский произвол.

– Я ничем не хуже! – говорит Ека и ребром ладони, будто каратист, сбивает верхнюю книжку.

Книжка жалко летит на пол и встает на мятые странички, как ребенок на слабые еще ножки. Или, напротив, как старик – на ослабевшие за долгую жизнь ноги. Не книжка – домик-шалашик для маленьких человечков.

Возмущенная кошка покидает нагретое место и скрывается в темноте ночного дома – кошка не выносит шума и зрелищам предпочитает хлеб.

Ека думает, что сможет вынести все и что препятствия, вырастающие на ее пути, будут падать одно за другим, словно кегли от умело закрученного удара.

Ека поднимает с пола книжку-шалашик и читает выстраданные Геней строки.

Страдание давным-давно испарилось, а строки остались и вызывают в памяти Екины сочинения шестилетней, кажется, давности. Под некоторыми Ека даже могла бы подписаться, но не будет, конечно же. Ей гораздо больше – и нестерпимо, если честно, – хочется расписать странички неприличными словами, но она и этого делать не станет. Книжка – не Екина. Под портретом молодой Гени (с косой – не в руках, а на голове, разумеется) – дарственная надпись: «Милой Светочке». Книжку на днях ей дала Иран, обещавшая найти этот роман и отобравшая его на время у милой Светочки.

Генину книгу Ека читает так, будто пьет горькое лекарство – сморщившись, через силу: не хочется – но надо. В книге Еку раздражает все: от игривой девичьей обложки до нарочито белой бумаги, от сюжета до языка, от заплетенных до состояния полной неразберихи слов до щедро рассыпанных по страницам знаков препинания (Гертруда Стайн в гробу бы перевернулась!). А больше всего Еку раздражает то, что книга вообще существует. Самой Еке не пришлось дождаться своей книги, если помните, последнюю щепку в костер, на котором сгорала надежда, подбросила ныне безымянная злая критикесса, сочинившая внутреннюю рецензию. И теперь Ека смотрит на книгу соперницы, как бездетная тетка на румяного наследника своей сестры. Этого наследника ей хочется покалечить, убить или же… тайком усыновить. Продвигаясь в глубь романа, расталкивая лишние слова, Ека чувствует страшное – на самом деле книга ей очень нравится. Ей нравится все – от милой девичьей обложки до безупречно белой бумаги, от сюжета до языка, от неожиданно встретившихся и обретших совместное счастье слов до вполне уместных знаков препинания (какое нам дело до Гертруды Стайн?). Больше всего Еке нравится то, что книга существует… но это неправильное, неверное, нечестное чувство! Поэтому Ека, как подобает стойкому борцу с неправильными чувствами, не умиляется, а шипит, как раскаленное масло, и этим в очередной раз вспугивает кошку, догадавшуюся наконец о том, что за адская выдалась нынче ночка.

Еке теперь – до утра не уснуть. Она задремывает, и в сон являются персонажи Гениной книжки и ее собственные, родные позабытые герои недописанных рассказов. Во сне и те и другие так прекрасно ладят друг с другом, что Еке – во сне – хочется рассказать об этом Гене, но она тут же в ужасе просыпается и поспешно вспоминает про свой план.

С трудом добытая книга Гени должна бы помочь ей с планом – приблизить, так сказать, его успешную реализацию, но на самом деле она только мешает. Ека вновь швыряет книжку, позабыв о «милой Светочке», которой придется разглаживать странички и, боже мой, подклеивать корешок.

Беда в том, что сходство с ведущей программы «Гениальная кухня», которое так волновало Еку у истоков нашего романа, – оно, это сходство, оказалось ловушкой. Геня притягивала Еку уже не как идеальная модель собственного будущего, а как единственно близкая душа на Земле. Такой разворот событий даже Ека с ее логикой и талантами не могла предусмотреть и потому отчаянно искала выход на светлую, первоначальную дорогу и уговаривала себя, что читает роман Гени исключительно из патографических побуждений.

Геня Гималаева и ее книжка (как естественное продолжение самой Гени) не должны нравиться Еке Парусинской! В противном случае, размышляла Ека, все задуманное потеряет смысл, а пройденный за семь лет долгий путь в тысячу миль окончится монолитной бетонной стеной, выросшей перед самым носом.

Бессонная ночь продолжалась – роман «Больное», как старый болтун после рюмки, открывал перед Екой новые и новые Генины секреты. Писатели, что с них взять, – все поголовно болтуны и сплетники (по крайней мере Ека теперь думала о них именно так).

Геня, эта надменная аккуратистка, эта веселая кумирка домохозяек, эта непревзойденная ( пока, непременно оговаривалась Ека) выдумщица простых и верных рецептов, она, как выяснилось, была на самом деле не уверенной ни в себе, ни в своем будущем женщиной и на все небесные предложения отвечала одинаково: «Пас». Она, эта Геня, была трусливой, как стадо овец, и, если верить книге, так обстоятельно сомневалась в каждом своем чувстве и каждой мысли, что обесценивала и то и другое.