душ, а вы размышляйте пока, – милостиво бросаю я, – но сначала, Вадюхин, дай-ка мне телефон.

Брат неохотно заканчивает беседу, я подхожу и начинаю по памяти набирать номер.

– Алле, Ирка? Привет. Что случилось? Мне Дуду сказал, что ты заболела, поэтому не пришла на работу. Так в чем дело? Простудилась, что ли? С мамой и с Машей все в порядке?

Ирка молчит в трубку, только посапывает, как зверек.

– Ир? Ты что, плачешь, что ли? – начинаю волноваться я.

– Да нет, – наконец отвечает она, вздыхая, – уже не плачу.

– Так ответь, что все в порядке, и я в душ пойду, устала, и потом Даньку надо кормить.

– Все в порядке, – послушно повторяет она.

– Нет, так не годится, у тебя голос какой-то неживой, давай, колись, как день провела? Что болит? Температуры нет?

– Температуры нет, – Ирка нехотя тянет слова, будто она сейчас идет по тропинке к пропасти, но точно знает, что вот-вот скажет то, что упадет на нас обеих, и уже от этого никуда, не в пропасть же бросаться, хотя и назад не повернешь, вот какое дело.

Я молчу. Жду.

– Беременная я, – говорит она медленно, сама себе удивляясь. – Беременная от Илюши. Вот, взяла сегодня день. Пошла на аборт. А с полдороги вернулась. Не могу. Не из-за ребенка не могу. Ребенка я еще толком не чувствую. Из-за Ильи. Будто он мне что-то дал на хранение, а я выбросить хочу, дура.

Я охаю, опускаюсь на стул. Не знаю, что ей сказать.

– Только ничего мне не говори, – усмехается Ирка. – Мне сейчас тишина нужна. Завтра приду на работу – поболтаем.

– Хорошо, – отвечаю я, а потом спрашиваю: – А зачем тебе тишина, Ирка?

– Тишина лучше запоминается, – говорит она, – а мне очень нужно сегодняшний день запомнить. Потому что я сегодня поняла, что такое эта самая ваша любовь. Оказывается, совсем не то, что я думала раньше.

– И что же это, Ирка? – замираю я в ожидании ответа.

Но она только улыбается, не знаю как, но я это слышу, кладет трубку и уходит слушать свою тишину дальше.

Счастливая.

Часть вторая

Глава первая

– Погляди-ка, сколько здесь парочек! Это что же все, как и мы, влюбленные?

Ирка оборачивается к Илье, за ее спиной солнце, сарафан просвечивает, волосы золотятся.

– Они не как мы, – качает головой Илья, – им до нас, как до…

Он смотрит вокруг, чтобы найти подходящее сравнение, – как до другого берега моря.

Другого берега не видать, есть только этот, есть только здесь и сейчас, миг, пропахший солью и ветром, день, выпавший на их долю, ах, как Ирка мечтала об этом, чтобы поехать вдвоем далеко-далеко и не смотреть на часы, не отвечать на телефоны.

В больнице у обоих выдался выходной, а дома Илья сказал, что идет на суточное дежурство.

Договорились встретиться на больничной стоянке, Ирка принесла бутылку с клюквенным морсом и бутерброды.

Илья принес себя и дорожную карту.

– Мы поедем в Яффо, – заявил он, посадил Ирку в машину, и они умчались.

Ирка не решилась обнимать и целовать его на стоянке, но ей ужасно хотелось.

А сейчас она просто сидит рядом, смотрит на него, на его профиль, на уголок рта, на руки, небрежно держащие руль.

Она тянется к нему, кладет ладонь на затылок, он улыбается.

– Ты меня трогаешь, как мама.

– Как мама? – усмехается Ирка в ответ. – Надо же. Давай только уедем от больницы подальше, и я тебя не как мама поцелую.

Илья кивает, хохочет, откидывает голову назад, чтобы крепче упереться затылком в ее ладонь.

– Я тебя сам сейчас поцелую. Ты ужасно аппетитная, знаешь?

– Знаю, – вздыхает Ирка. – Это все из-за тебя. Мне местные вообще проходу не дают. Блондинка, да еще без памяти влюбленная. Говорят, что от моих глаз бьет током.

– Никаких местных, – восклицает Ильюша грозно. – Я твой хозяин и господин. А без памяти – это очень даже мне подходит.

Они снова смеются, он наклоняет голову и целует ее руку, там, где притаилась ямка локтя, и Ирке хочется вдруг умереть, потому что кажется, что лучше, чем сейчас, уже никогда не будет.

– Знаешь ли ты, куда мы едем? – спрашивает Илья важно.

– Так ты же сказал, в Яффо.

– Ну да, в Яффо, но что это за место? Сколько, ты думаешь, ему лет?

– Не знаю, – тянет нерешительно Ирка.

Она не сильна в истории, да и в географии тоже. Пожалуй, ей уже не хочется ехать так далеко. Вот если бы они поехали к ней домой. Открыть дверь ключом, зайти, сесть за стол на маленькой кухне. Нажарить ему картошки. Разложить по тарелкам. Одной рукой вцепиться в его руку, так вцепиться, чтоб от пальцев след, а другой подхватывать поджаристые дольки, макать в майонез, отправлять в рот. И вина бутылку, чтоб белое и холодное. И в открытое окно – олива заглядывает. И птицы. А потом…

Но дома Машка с мамой, у Машки сопли, в детский сад не пошла, Ирка попросила маму посидеть с внучкой, и это значит, домой нельзя.

Где еще можно найти такое же уютное место, чтобы встречаться с женатым мужчиной, Ирка не знает, поэтому пожимает плечами:

– Не знаю, сколько лет. Две тысячи?

– Да ты что, какие две тысячи, – смеется Илья, – Гораздо больше. Между прочим, с этим городом связана одна очень известная и очень романтическая история.

– Какая? – спрашивает Ирка безо всякого интереса.

Она-то знает, чья история самая романтическая на свете. Ей хочется рассказать Илье эту историю, историю про то, как она его любит, но Ирка не умеет. Все слова кажутся такими… Шершавыми. Неуклюжими. К тому же ее начинает немного тошнить. Кстати, про это тоже надо будет рассказать. Или не рассказывать?

Ирка вздыхает.

Она вспоминает, как в однажды в детстве нашла маленького воробья. Он выпал из гнезда, а летать еще толком не научился. Ирка подобрала его на асфальте, под деревом. Взяла в руки, посадила на ладонь, а тот посмотрел на нее круглым черным глазом и от страха обкакался. Потом он жил у них на балконе, пока не окрепли крылья, и через пару недель улетел. Она бы тоже улетела, если бы могла. Ну зачем ей женатик. Ей жизнь свою надо устраивать, вон девчонки рассказывают, что марокканцы от наших женщин балдеют, обожают и сразу замуж зовут.

– А вот такая, очень даже интересная, – отвечает Илья, – приедем на место, я тебе расскажу.

Он отвлекается на секунду от дороги, поворачивается к ней, смотрит. И Ирка тут же