Я сдала позиции.

Я не имею права ревновать Тосю к отцу из-за того, что она поддерживает с ним отношения. Не имею права и не должна.

Но черт побери, я РЕВНУЮ! Что это значит: отец приедет за мной? Был ли он с нами, когда у нас в холодильнике оставался один стаканчик сдохшего творожка? Волновало ли его, как мы справляемся одни? Было ли у него время встречаться с дочерью, когда он мчался к своей Йоле? А теперь, когда Йоля, кажется, малость поумнела и уже не липнет к мужу, он вспомнил, что у него есть дочь? Взрослая? Едва не женщина? Как родительское собрание, так у него нет времени, а покрасоваться с дочерью в кабаке находит? И когда этот мерзкий Якуб, который мне никогда не нравился, встречается с какой-то Эвкой, Тося хочет поговорить об этом с отцом, который не лучше его?

Эксик последнее время проводит с Тосей много времени, как будто бы только сейчас узнал, что она существует. Я должна радоваться, радоваться, радоваться. К чертовой бабушке эту радость! Теперь он ее у меня забирает, вот что! Может быть, он ей и курить разрешает!

Я притащила с чердака чемоданы. Не знаю, какой из них возьмет Адам. Полгода пролетит, глазом моргнуть не успеешь, но хватит ли одного чемодана? Может, взять мой постсупружеский — подарок Эксика? Правда, он желтый, но зато с колесиками. В два, наверное, я как-нибудь его упакую. Я совершенно не рада, что приедут Агнешка и Гжесик. Совершенно. Им следует сидеть дома и вообще не заниматься отъездом моего Адасика. Этим заниматься должна только я.

Вчера я купила ему потрясающий свитер. Мягонький и красивый, меня скручивает при мысли, что он будет носить его не при мне. Но мой хороший характер взял верх над жутким эгоизмом, и я дам свитер сейчас, а не тогда, когда он вернется.

Собственно говоря, что за дурацкая затея, чтобы Эксик приезжал сюда за Тосей? Она что — маленький ребенок? Могли бы договориться встретиться где-нибудь, например, на станции. А еще лучше в городе. И лучше всего тогда, когда Адам уедет. Тося ведь знает, что у нас осталось не так много времени, но разве ее это волнует? Все из-за этого мерзкого Якуба! А Адаму не должно хотеться уезжать, вот что. Я остаюсь одна как перст в такую гадкую погоду, когда надо выкопать клубни георгинов, чтобы их не побили морозы, и ко всему прочему когда я так неумолимо приближаюсь к сорока. Такова горькая правда.

Адам позвонил, что приедет в начале восьмого. Таким образом, мой трехдневный отпуск пролетает впустую. Завтра он едет к Шимону, потому что обещал уладить с ним до отъезда какие-то дела, открыть счет или что-то в этом роде и должен побывать на радио, чтобы попрощаться, и все важнее меня.

Но не буду вести себя как завистливый ребенок, как-никак я — взрослая женщина. Поставила чемоданы в спальне и побежала на кухню. Приготовлю на сегодняшний вечер что-нибудь вредное для здоровья, чего наверняка нет в Америке. Картофельную запеканку с варено-копченой корейкой, базиликом и чесноком, которую обожает Адам.

Интересно, когда же я пойму, что не следует вмешиваться в жизнь собственных детей, даже если на первый взгляд они в этом нуждаются?.. У меня есть веские доказательства. Тося укатила с Эксиком, я занялась полезной деятельностью: принялась резать варено-копченую корейку при участии кошек и Бориса, у которого прорезалось обоняние, едва я достала корейку из холодильника, и тут, конечно, загудел домофон. В окно я увидела, что Якуб как ни в чем не бывало спортивной походкой направляется к дому. С куском корейки в руке я бросилась к входной двери. Какая наглость! Да это просто возмутительно! Улыбочка на симпатичной физиономии — уж лучше бы там были следы от оспы! И, словно ничего не произошло, любезно раскланивается и мило спрашивает:

— Здравствуйте, пани Юдита, где мое солнышко?

— Тучами заволокло, — отвечаю я уклончиво, — то есть нет его.

— Мы с ней договаривались. Что-нибудь случилось? «Ах ты, окаянный пес, — подумала я, — ничего не случилось! Ничего, кроме того, что ты переметнулся к какой-то Эвке, обманул невинное создание, которое питало к тебе незрелое (надеюсь) чувство, ничего не случилось, но я не позволю тебе обижать моего ребенка, нечего тебе тут стоять. — И хрясь его куском корейки по левой щеке, хрясь по правой. — Чтоб на глаза мне не показывался! Можешь охмурять других девушек, а мою Тосю оставь в покое!»

Я открыла глаза и посмотрела на корейку, которую держала в руке.

— Нет ее… и считаю, слишком смело приходить сюда после всего!

— После чего всего?

О, пожалуйста, молодой, но зрелый, поднаторел в любовных делах. И меня, опытную женщину, чуть было не сбила с толку невинность, дремавшая в его голубых глазах, но я не поддалась.

— Вы, наверное, сами лучше знаете, о чем я говорю.

По правде говоря, прежде я обращалась к нему на ты, но на ты я могу быть с друзьями своей дочери, а с врагами всегда буду на вы.

— Что случилось?

— Простите, я занята.

Я выставила вперед кусок корейки и нож, Якуб наконец пошел к воротам.

Я заперла дверь и через кухонное окно увидела, как он прикрыл за собой калитку.

Стало быть, он все-таки уезжает. Собственно, только вчера это до меня дошло. Наверное, вопреки всему во мне жила какая-то подлая надежда, что что-нибудь случится. Например, Адам встанет в дверях, оглядится и скажет: «Я никуда не еду, не хочу расставаться с тобой».

Тося помирилась с Адамом, извинилась, дала обещание больше не курить, но была очень раздраженной. Адам извинился, что не уладил этот вопрос с ней, а бросился ко мне. И разумеется, теперь они вдвоем против меня, но это лучше, чем если бы были друг против друга; они обнялись, но у меня почему-то защемило сердце.

Мы не спали всю ночь. Чемоданы уже в прихожей — мой желтый и Адасика в голубую клеточку, — паспорт и билет на столе, чтобы не забыть, в семь за нами приедет Гжесик и отвезет в аэропорт. Мы закончили сборы в два ночи — не понимаю, почему всегда все в последний момент. А потом сорок минут мы просидели в ванне вдвоем, пока не остыла вода. А потом пошли в постель. А потом сразу стало пять тридцать, и Адам встал, и я вместе с ним. Я сидела на краю ванны и смотрела, как он бреется.

Помазок из барсука, крем для бритья. Голубой пользуется обычным станком, и я, не отрывая глаз, следила за лезвием, которое скользило по подбородку, по щекам: раз, еще раз. Адам натягивал кожу и смешно задирал голову, чтобы получше разглядеть себя в зеркале. Люблю смотреть, как он бреется. Он отложил станок, опять взял в руку помазок, намазал мне нос.

— Шимон, когда был маленький, тоже любил смотреть, как я бреюсь, — сказал он, продолжая скрести себя бритвой, а у меня на глазах выступили слезы: мой мужчина готовится к отъезду, а я ничего не могу сделать, чтобы его удержать.

Адам вытер лицо полотенцем, а я пошла на кухню готовить наш последний ранний завтрак.

И мы сидели на кухне при зажженном свете за чаем и кофе, и было то наше последнее утро. Адась божественно выглядел в новом красивом свитере, которому он очень обрадовался.