Обадия остановил ход своих мыслей и устремил свой взгляд на Запад. Слуги и печенежские воины стояли позади, безразлично озирая окрестности. Все, что волновало и занимало этих людей, было здесь, совсем рядом, и представляло собой стада и табуны, да еще оружие пастухов, которые охраняли все это живое богатство. Вдруг Обадия поднес ладонь к глазам и, пристально посмотрев вдаль, резко повернулся к ним.

– Караван идет, – заявил он уверенно. – Русский караван.

И, обращаясь к печенегам с твердостью человека, привыкшего повелевать, резким голосом, не терпящим возражений, добавил:

– Сообщите вашему князю, что русы будут здесь, когда скроется солнце.

Печенеги недоверчиво переглянулись, но не сдвинулись с места.

Посол раздраженно выругался на незнакомом языке и, указав рукой на оранжево-желтую широкую полосу угасающего света, охватившего весь горизонт на западе, почти закричал, словно говорил с глухими:

– Вы видите это красноватое облачко? Это идет караван, и пыль, поднимаясь над степью, окрашивает свет солнца в красноватый цвет. Идите и доложите это вашему князю. Не то я сам сообщу, как вы скрыли приближение русских.

Печенеги переглянулись, и один из них быстро пошел к княжеской юрте. Обадия не стал дожидаться ответа на свои слова и не спеша направился в обратный путь, чтобы быть поближе к месту принятия столь важных решений. Одного из своих слуг при этом он отослал к небольшому отряду хазарских воинов, который стоял на восточной окраине кочевья и который за изгородь не пустили. Когда Обадия остановился около княжеской юрты, его гонец уже достиг своей цели, и хазарский отряд быстро снялся с места и, проскакав по степи пару верст, исчез в расположенной неподалеку балке.

Посол проводил воинов глазами и довольно улыбнулся: все шло, как надо, и в том, что печенежские воины не устоят перед искушением взять русское серебро, он почти не сомневался. «Кангарами еще себя величают, – брезгливо усмехнулся он про себя, – а отряд, идущий по степи, заметить не могут. Правильно вас русские печенегами прозвали; печенеги вы и есть, коряжки копченые». Он хотел было сочинить еще что-нибудь обидное и презрительное, но из юрты Куели выскочил воин и бегом направился к нему.

– Посол, посол, князь тебя кличет! – выкрикивал воин на бегу.

– Засуетились, сволочи, – выругался себе под нос Обадия. – Серебра захотелось!

Тем не менее он сделал любезное лицо и поспешил в юрту Куели.

– Кто тебе нужен в караване русов? – был первый вопрос, который услышал посол от одного из старейшин вместо ответа племени.

– Это женщина, – хазарин почему-то занервничал, вспомнив, что у кангар до сих пор соблюдался древний культ почитания женщины-матери. – Она молода, но знатного рода. Честь ее не должна быть нарушена, и ей не должно чинить никакого вреда.

Старейшины удовлетворенно кивнули головами. Такой поворот дела их устраивал.

– Но помни, хазарин, никто не должен знать, что здесь случится сегодня ночью! – ввернул свое слово недоверчивый Куеля.

– Можешь не сомневаться, князь! – Обадия позволил себе улыбнуться наглой бесстыжей улыбкой пройдохи, который удачно обтяпал свое дело и больше ни о чем не хочет думать. – Можешь не сомневаться; все будет, как надо!

«Как надо мне!» – добавил он про себя, насмехаясь над детской наивностью обретенных союзников. «Серебришка подзаработать захотелось? – теперь его язвительный иудейский ум продолжал издеваться над теми, кто должен был сослужить ему службу и кого он собирался использовать. – Ах, если б вы знали, как зарабатываются настоящие деньги, вы бы не шатались по степям на грязных лошадях, а... – он еще раз усмехнулся, радуясь ловкости своего ума, – а сидели бы где-нибудь в городе, в лавке ростовщика, но тогда бы вы уже не были печенегами, а были бы иудеями, что, конечно, просто невозможно».

Весть о том, что сегодня ночью будет нападение на русский караван, пронеслась по печенежскому стану, как степная буря, которая загоняет людей в свои дома, чтоб они сидели там и не высовывались. Так и теперь, прежде шумное и полное неугомонной ребятни, поселение кочевников вдруг словно обезлюдело. Перепуганные матери загнали всех детей по домам, едва сторожа сообщили о приближении русов. Русские считались теперь обреченными, а по древнему поверью взять что-либо у обреченного означало навлечь на всю семью беду. Купцы же всегда одаривали детей какой-нибудь мелочью: то игрушкой, то пряничком, к неописуемому восторгу полудикой детворы, и потому день, когда приходит караван, был долгожданным праздником. А теперь все словно вымерло, и только в щели пологов юрт выглядывают перепуганные глаза.

Куеля забыл про это поверье и не сразу сообразил, что произошло. Он уже начал хмелеть от кумыса, который в кругу старейшин пил во славу богов и их рода. Хазарина он тоже заставил выпить с ним и не одну чашу кумыса; вначале за взаимную пользу их договора, потом за крепость их дружбы, за него и за каганбека, за удачу в бою и потом еще за что-то. За что он потом пил, он уже плохо помнил, но ему стало интересно, когда эта хазарская лиса захмелеет и упадет на подушки, как пьяная свинья.

– Князь, скоро придут русы, – твердил Обадия в который раз. – Ты не должен пить, иначе ты не сможешь вести воинов в бой.

– Мои воины не дети, чтоб их куда-то вести, – пьяно усмехаясь, отвечал Куеля. – Воины кангар, как соколы – им только скажи «лети и бей», и они сокрушат любого!

– Пей, хазарин, за доблестных кангарских воинов, за их священные сабли[26]! – Куеля махнул слуге рукой, и тот, мигом сообразив, что от него хотят, плеснул в чаши еще немного хмельного напитка.

Тут вбежал воин и, припав на одно колено, как того требовал обычай, взволнованно заговорил:

– Князь, русы идут, их караван уже совсем близко!

– Пусть идут, – Куеля еще раз махнул рукой. – Мы им нальем тоже! Помню, в прошлый раз мы с ними так погуляли... – он икнул, – в общем, они хорошие ребята, и пьют, как лошади.

Князь разом осушил свою чашу и крикнул воину, принесшему весть и все еще склоненному у входа в ожидании приказов:

– Отвези русам бурдюк лучшего кумыса и зови их всех в гости! Ступай!

Обадия, который не выпил чашу, а незаметно вылил ее содержимое в широкий рукав, был совершенно трезв и потому пришел в ужас от распоряжений порядком загулявшего князя. Ведь, если Куеля выпьет с русами, то тогда по древнему обычаю они сразу становятся гостями, и ни один печенег не притронется к ним даже пальцем, опасаясь навлечь на себя гнев богов и покрыть позором свой род. Посол схватил князя за рукав и стал ему говорить тихо, но настойчиво:

– О, великий князь кангар, прошу тебя послушать мой добрый совет и не звать в гости русов. Я позволю себе напомнить, что ты хотел сегодня убить этих русов и взять их серебро себе, как награду своим доблестным воинам.