Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Волкодав остановился. Выдернул у Эвриха руку. И опустился перед женщиной на колени.
– Я не от тебя загораживался, Мать Кендарат, – проговорил он глухо. – Я только… не думал, что ты… уже завершила свой земной путь…
Он успел понять: его седовласая наставница была здесь не во плоти.
– А я и не завершила, – усмехнулась она. – Но если все мои ученики начнут поступать как ты, я вправду стану молиться об окончании странствий!
Волкодав промолчал.
– Ты опять ждёшь, чтобы за тобой пришли души тех, кого ты убил, – продолжала жрица Богини Кан. – Видишь, ты даже меня принял за мстительный дух! Не бойся, они не придут… – Волкодав поднял голову, и она пояснила: – Им было позволено обрести то посмертие, которого они заслужили. А ты…
– Они совершили зло, – сказал Волкодав.
– Верно, – ответила Мать Кендарат. – Совершили. А ты, значит, полагаешь, будто сделал добро? Ты убил их. Ты прекратил шесть жизней. Зачем?
Волкодав упрямо повторил:
– Они совершили зло.
– И ты, – кивнула жрица, – поступил с ними так, как тебе было проще всего. Ты не стал возиться. Ты их просто убил.
– Я сожалею об одном, – сказал Волкодав. – Я не расспросил четвёртого по счёту, где он насмотрелся кан-киро. И какой такой наставник воинов объявился за морем, в Тин-Вилене…
Эвриху показалось, будто прядь тумана, чем-то напоминавшая человеческую фигуру, еле заметно вздрогнула. Волкодав увидел, как тень пробежала по лицу Матери Кендарат. Наверное, она уже прослышала о несчастье и знает, что божественное Искусство попало в скверные руки. Но жрица сказала совсем другое:
– Ты жалеешь не о том, что убил, а о том, что не заставил несчастного юношу говорить? Ты в самом деле мог бы истязать человека?…
От пронизывающего взора карих глаз Кан-Кендарат деваться было некуда, и Волкодав нехотя проговорил:
– Мог бы. Смотря за что, госпожа.
Ладонь жрицы снова вскинулась в гневном отвращающем жесте… Так, что молодого арранта обдало огненным жаром. Позже он расспросит Волкодава и не усомнится, что его незримая собеседница подобно Тилорну умела за десять шагов мановением руки сбросить с лавки полено.
– Не говори мне этого, не то я совсем от тебя откажусь! – воскликнула Мать Кендарат. – Ты собираешься завтра остановиться в нарлакской деревне? А ты не боишься, что встретишь у околицы почтенную женщину, и она спросит тебя: не видал ли ты там, на тропах Засечного кряжа, моих молодых сыновей? Они, мол, служили в наёмниках, а ныне по весне обещали вернуться?…
– У каждого душегуба есть мать, – тяжело проговорил Волкодав. – Из-за этого его не наказывать?…
– А кого ты наказал? – удивилась бесплотная гостья. – Ты просто подтвердил, что сражаешься лучше многих. И всё!
– Значит, – спросил Волкодав, – я должен был их отпустить?
Жрица покачала головой – медленно, укоризненно и печально.
– Ты ничего так и не понял, малыш, – сказала она. – Я просто к тому, что, если уж ты полез в это дело, надо было идти до конца. Если ты решил вмешаться в их жизнь, эти люди должны были понять, какое злодеяние они совершили. Ты можешь придумать худшее наказание?… И я не могу. Но на это тебе пришлось бы потратить часть своей собственной жизни. Быть может, даже и всю. А ты не захотел. Ты предпочёл их убить. Тебе так было проще.
Волкодав стоял на коленях, опустив голову. Она права. Эти шестеро, когда я их убивал одного за другим, вряд ли раскаивались в содеянном. Если я и заставил их о чём пожалеть, так разве о том, что оказались слабее и уступили вшестером одному. И ни о чём более… И всё же что-то в нём сопротивлялось, отказываясь признать правоту маленькой жрицы. Она достигла духовных высот, о которых я недостоин даже мечтать. У нас, поймав насильника, выпускают мерзкому негодяю кишки, и я считаю, что это правильно и хорошо. А для неё паскудный мучитель женщин, которого я убил, – несчастный юноша, вызывающий жалость. По мне, такому человеку жить незачем. Не заслужил. А она готова остатком жизни пожертвовать, чтобы обратить ублюдка на благой путь…
Мыш крутился в воздухе над головой друга и тревожно кричал.
– Так ты, значит, взялся решать, кто достоин жить, а кто не достоин? – спросила Мать Кендарат.
– Я не знаю, – глядя в землю, проговорил Волкодав. – Я знаю только, что они совершили зло. Теперь больше не совершат.
– Но и добра тоже! – прозвучало в ответ. – Среди них были способные одуматься!
– А её ты видела? – подняв глаза, упрямо спросил Волкодав. – Ту девочку?
Но там, где только что стояла седая смуглая женщина, было пусто. Только чуть заметно подрагивали под ударами мелких дождевых капель стебельки мокрой травы…
Не строй у дороги себе избы:
Любовь из дома уйдёт.
И сам не минуешь горькой судьбы,
Шагая за поворот.
Идёшь ли ты сам, силком ли ведут -
Дороге разницы нет!
И тысячи ног сейчас же затрут
В пыли оставшийся след.
Дорога тебя научит беречь
Пожатье дружеских рук:
На каждую из подаренных встреч
Придётся сотня разлук.
Научит ценить лесного костра
Убогий ночной приют…
Она не бывает к людям добра,
Как в песнях про то поют.
Белёсая пыль покрыла висок,
Метель за спиной кружит.
А горизонт всё так же далёк,
Далёк и недостижим.
И сердце порой сжимает тоска
Под тихий голос певца…
Вот так и поймёшь, что жизнь коротка,
Но нет дороге конца.
Следы прошедших по ней вчера
Она окутала тьмой…
Она лишь тогда бывает добра,
Когда ведёт нас домой.
Это была старица – прежнее русло, покинутое главной стремниной реки. Так человек покидает ставшую ненужной одежду. Звор, младший сын великой Светыни, некогда спешил к матери и проложил себе новый путь через леса и болота. Теперь он посещал брошенное русло только весной, во время разлива, да иногда ещё осенью. Остальное время старица дремала, подёргиваясь ряской. Ребятня, подраставшая у Барсуков и у Пятнистых Оленей, слышала по вечерам, как где-то за камышами плескала пудовым хвостом матерущая рыбина. Об этой рыбине ходили легенды. Кое-кто считал её любимым конём Водяного Хозяина. Другие возражали, мол, стал бы Хозяин держать Речного Коня в тихой старице, вдали от главного русла. Третьи полагали, что под лесистой грядой, разгородившей реку, точно есть сквозная пещера…
Мальчишки мечтали поохотиться на чудесное страшилище и каждое лето тайком от взрослых вязали плот. Сердобольные девчонки всякий раз находили спрятанный плот и растаскивали его, а Речному Коню бросали комки каши. Своими глазами подводного жителя не видел никто, но дети, охочие слушать взрослые разговоры, знали, что гулкие шлепки по воде с замиранием сердца слушали ещё их матери и отцы. А может, даже дедушки-бабушки…