Одним из основных условий, которым в начале Средневековья должна была соответствовать идея монархии, являлось наличие качеств, которые отделяют короля от всех других людей. О таком процессе (отразившемся, между прочим, во всякого рода визуальных отличиях) свидетельствует в скандинавских языках и народная этимология слова «конунг». В эддической «Песни о Риге» эта этимология производит впечатление поздней, вероятно, она сложилась лишь в середине XIII века. «Песнь о Риге» выводит родоначальников сословий от разных матерей. Младшего сына ярла здесь зовут kong ungr. Это свидетельство того, что знатность происхождения играет решающую роль при возведении отпрыска рода на трон короля. Это значение слова «konungr», если оно и заимствовано из вызвавшей столько споров этимологии древнегерманского слова «kuningar», с усилением политической власти некоторых «потомков рода» требовало нового объяснения. Однако оно могло быть и результатом косвенной героизации, то есть попросту пропаганды (в современном смысле), нацеленной на возвышение короля и на подчеркивание его исключительного положения в обществе. Элементы косвенной героизации содержатся и в попытках литературы раннего Средневековья изобразить героев-королей легендарного прошлого. Действительно, королям, боровшимся за свой авторитет, необходим был живой пример, и они обращались к повелителям германских народов далекого прошлого для возвеличения идеи королевской власти как таковой – ее величия, храбрости, щедрости и ряда других качеств, связанных с личностью короля. О необходимости такого примера свидетельствует «Сага о Сверре» конца XII века. Из повествования о путешествии короля Сверре в Даларну мы узнаем, что далекарлийцы не только, оказывается, ничего не слыхали о королях, но даже не знают, что такое король вообще. Сказитель саги хотел этим показать примитивные условия Даларны. Если в XII веке имелись люди, которым надо было объяснять, что такое королевская власть, то очевидно, что необходимость растолковывать это была за два-три века до того.

Общество, в больших или малых семейных общинах в котором еще бытовали идеологические и хозяйственные связи, стремилось укрепить их, пусть даже искусственным путем, убеждением в общности происхождения. Нарушение таких связей осуждалось как преступление. С усилением стремлений к введению потомственной королевской власти героизация умерших государей гарантировала власть их потомкам.

Стремление к героизации предков отчетливо прослеживается на погребальных обрядах. Погребение с покойником оружия, скота, лошадей, собак, утвари и даже рабов и рабынь призвано было, по представлениям о загробном мире, обслуживать умершего. И сооружение надгробий, особенно курганов, рунические камни в честь покойника, даже если он погиб в чужом краю, – все это должно было хранить память об умершем на пользу и славу живущим потомкам. Здесь перед нами яркий пример наделения умерших глубоко индивидуальными чертами. В эпоху викингов в скандинавских странах памятный рунический камень, украшенный орнаментом, скорее всего, считался священным, а повреждение надписи считалось святотатством. Кстати, надписи на камнях подтверждают, что могущественные скандинавские вожди воздвигали в свою честь рунические камни; так, например, поступил известный Ярлабанке в Швеции (первая половина XI в.). В этой связи понятно, что правовые действия, как, например, заседания тингов, охотно совершались в местах, которые историческая традиция связывала с могущественными конунгами. Курганы, высившиеся над местностью, в течение веков вдохновляли поэтов, и скальды воспевали покоящихся здесь властителей. Кстати, облюбованной в легендах местностью в Скандинавии была Уппсала. Это объясняется тем, что Уппсала лежит в центре Опленда – области Швеции, в которой процесс складывания государства протекал быстрее всего и где еще в эпоху вендельской культуры политическая жизнь била ключом. Памятниками вендельской культуры являются величественные курганы, овеянные легендами. Норвежские конунги, объединившие свою страну, приписывали себе родство с Инглингами – легендарными конунгами Уппсалы. Это заимствовано, как известно, из «Песни об Инглингах» Тьодольфа, которого прежде всего интересовало, какой смертью умерли конунги Инглинги и где они погребены. За чрезвычайно сложными метафорами поэтического слова автор песни скрывает полное незнание исторических фактов об Инглингах. Но сквозь метафорику видны политические убеждения скальда, близкого к среде конунга Харальда Прекрасноволосого. В целом косвенная героизация конунга не гарантировала правителю исключительного положения в обществе. В мире легенд, погребальных обрядов и рунических надписей, как и в политической жизни, с героями-конунгами соперничали знатные вожди.

Идея монархии, которая могла бы гарантировать конунгам высший ранг, должна была обосновать исключительный характер власти конунга, чтобы эта власть не могла быть присвоена никому, кроме него, и чтобы раздираемое нараставшими противоречиями скандинавское общество безраздельно сплотилось вокруг конунга. Аргументы, используемые конунгом, должны были смягчить эти противоречия и политически уничтожить возможных противников. Арсенал средств, имевшихся в распоряжении конунга, был не так уж мал. Исключительно важная роль здесь принадлежала, по-видимому, истории. Значение истории заключалось в том, чтобы тенденциям раздробления общества противопоставить элементы, которые это общество в прошлом сплачивали воедино. Эти элементы история воскрешала и скрепляла общество эмоциональными узами. Вопрос о том, правдивы или вымышлены эти элементы, не имел никакого значения.

В эпоху викингов при некоторых дворах христианских королей также заботились об исторических традициях. Так, например, два монарха, стяжавших себе прозвище «Великий» – Альфред в Англии и Карл на континенте Европы, – требовали, чтобы исторические данные были записаны. «Карл также повелел записать и сохранить для памяти варварские и древнейшие песни, в которых воспевались деяния и войны древних королей», – писал Эйнгард. Кстати, популярность некоторых деятелей героического прошлого германцев объясняется не только стремлением показать наглядный пример величия королевской власти. Так, деятели далекого прошлого пользовались такой любовью потому, что в исторических повествованиях они во главе своих народов боролись против различных врагов. Не случайно в Исландии рост интереса к прошлому отмечается именно в период, когда на острове усилился процесс образования единого государства. Одним из глашатаев этого процесса был как раз Снорри Стурлусон, который помимо своей литературной деятельности известен и как политик. Снорри был одним из Стурлунгов– знатного рода, который играл очень большую роль в исландских распрях первой половины XIII в. (отсюда и название «эпоха Стурлунгов»). Его трижды избирали на исландском альтинге «законоговорителем» (в 1215,1222 и 1231 гг.), т. е. на высшую выборную должность.

Важным фактором сплочения общества раннего Средневековья было право. Само собой разумеется, что и в Скандинавии эпохи викингов в период образования государств правовые нормы начали санкционировать социальное расслоение. Введение общеобязательных норм права использовалось для сплачивания общества вокруг конунга.

Как известно, могущественные предводители викингов могли самостоятельно предпринимать грабительские походы. Эти викинги многократно хозяйничали в Ирландии, Англии, на берегах Европейского континента. Нет сомнения в том, что они грабили и свою родину: в Норвегии найдены корабли, не приспособленные для плавания в открытом море, но вполне пригодные для разбойничьих походов во фьордах. Норвежские конунги веками боролись с пиратами. Адам Бременский сообщает, что датские викинги уплачивали своему конунгу особую подать за дозволение отплыть в морскую экспедицию, но это разрешение использовалось против своих («in suos»). Неудивительно, что у скальдов начиная с древнейших конунги величаются «карающие разбойников». Это один из наиболее распространенных кеннингов (разновидность метафоры, характерная для скальдической поэзии) для конунгов. Кстати, все, что нам известно о процессе складывания представлений о божественных предках скандинавских конунгов, прямо или косвенно восходит к поэзии скальдов. Однако это значит, что наши сведения зависят от придворной поэзии либо от поэзии, связанной с могущественной знатью. Наш древнейший источник об этом – «Песнь об Инглингах». Если доверять Снорри Стурлусону, который переработал – далеко не аутентично – дошедшие до нас первые строфы песни, включив их в «Сагу об Инглингах», то родоначальником уппсальской и косвенно также норвежской династии Инглингов был Ингве (Ингунар), в современной литературе чаще всего отождествляемый с Фреем, культ которого был в Скандинавии широко распространен. Многочисленные примеры показывают, что Ингве в Скандинавии был героем-эпонимом ингвеонов, а затем, вероятно, являлся легендарным и почти стертым, но не обожествленным предком шведских конунгов. Только благодаря скальдам, отождествившим Ингве с Фреем, он возведен в ранг божества. Эту роль Ингви придали не случайно. Почему же был, таким образом, обожествлен предок скандинавских конунгов? По представлениям древних скандинавов, Фрей – это прежде всего бог плодородия, и как таковой он был связан с иным, не политическим миром представлений. Как и остальные боги скандинавов периода образования государств, Фрей не был конунгом. Поэтому его и нельзя было так просто превратить в политическую фигуру. Как и другие властители, Ингве был слишком человеком, чтобы его без идентификации объединить с Фреем как божество. В этом отождествлении перед нами яркий пример мифотворчества и перевоплощения, характерных для эпохи социальных и политических перемен. В целом можно сказать, что в скандинавских источниках не найти никаких доказательств «древней» веры в королевских предков-богов. Наши утверждения о том, что такой верой нельзя обосновать сакральный характер королевской власти, можно подкрепить многими данными. Отметим, что в «Песни об Инглингах» конунги еще не обязаны своим происхождением божеству. Их не радуют еще божественные предки, как, например, пишет Йордан о готской династии Амалов. Инглинги еще не могли положительно влиять ни на военное счастье, ни на урожай. Это явствует из «Песни об Инглингах». Некоторые атрибуты религиозного преклонения приписаны конунгам впервые в поздней скальдике, на развитом этапе борьбы за объединение Норвегии, связанном с христианизацией страны. Но в целом в поздней скальдике божественное происхождение конунгов также не играет большой роли и не является литературным мотивом. Инглинги, сын Ингве и т. п. обозначения наряду со многими иными фигурируют как чисто условные эпитеты конунгов. Там, где связь божества и монарха отчетливо выступает в поэзии, под религиозной оболочкой кроется определенный политический смысл. Нельзя забывать, что скальдическая поэзия была искусством и скальды охотно прибегали к литературной фикции. Скорее всего, включение богов в число предков конунга является попыткой теологически обосновать притязания конунгов на верховную власть в стране, что могло произойти на определенной стадии развития скандинавского общества. Ведь даже известный защитник мифологическо-исторической школы Шредер вынужден был признать, что в «Песни Хейляндера», сложенной для прославления дронтхеймских ярлов, выражена политическая тенденция возвеличения ярлов, которым приписывается происхождение от Одина в противовес Ингве-Фрею. Почему же эта тенденция не может скрываться в «Песни об Инглингах» Тьодольфа? Когда в Скандинавии, по крайней мере в Уппсале, открыто отправлялись публичные и ставшие обязательными фаллические обряды, их огосударствление нельзя объяснить только распространением культа плодородия. Надо учесть и эмоциональную сторону отношений конунга и народа, которые могли возникнуть под влиянием культовых ритуалов. Не забудем, что важнейшей из социальных функций религии является ее роль как силы, скрепляющей общество. То обстоятельство, что не существовало общества без противоречий и что религия смягчала их в интересах высших слоев, – это другое дело. Здесь нас интересуют лишь способы, при помощи которых она выполняла свои функции. Участие конунга в обрядах и выполнявшиеся им жреческие функции легко приводили к огосударствлению культа и требовали конструкции определенных, пусть и примитивных, элементов идеи монарха.