– Дина, но я же работала в госпитале… Мы с тобой там все на свете видели!

– Этим, – Дина махнула в щель выхода, показывая на палатки, – все равно, поверь мне! Пусть старухи сделают, только поскорей!

– Хорошо… Диночка, а может быть…

Но Дина, не слушая ее, быстро, почти бегом вышла из шатра в ночь. Мери закрыла лицо руками и с минуту молча, неподвижно сидела так. Затем выпрямилась, вытерла слезы, улыбнулась и потянулась за тряпкой на лбу раненого. Птица в степи смолкла. Мери вытерла мокрые ладони о юбку, прилегла на край перины, за угол подтянув к себе подушку. «Надо бы выйти из шатра, наверное, неприлично…» – подумала она. И тут же заснула.

Разбудил Мери солнечный луч, бьющий в лицо. Сначала она никак не могла вспомнить, отчего так страшно ломит в висках, так тяжелы веки и так сильно хочется спрятать голову под подушку и спать дальше. Но рядом послышался негромкий, ласковый голос старой Насти, и, вслушавшись в него, Мери подскочила, как обожженная.

– Ты пей, брильянтовый… Пей чаек, товарищ мой драгоценный, пей… Я еще налью… Давай, голову-то подержу… Симка, Танька, Динка, да кто-нибудь! За водой – бегом!

– Я сбегаю! – вскочила Мери. Голова еще кружилась спросонья, перед глазами плыли зеленые пятна. Девушка яростно потерла веки ладонью – и увидела, как старуха, придерживая голову раненому, бережно поит его из глубокого блюдца темным, остро пахнущим отваром. Глаза Рябченко были закрыты, но глотал он сам, и Мери видела, как часто, сильно поднимается его грудь. Жив!

– Значит, кризис прошел… – пробормотала она.

– Что ты там бурчишь, девочка? – не оборачиваясь, переспросила Настя. – Воды ведь обещала!

– Да, да! Я сейчас! – Мери схватила ведро и кинулась прочь.

Прямо у потухших углей снаружи она столкнулась с Диной: бледной, осунувшейся. «Верно, не спала совсем…» – подумала Мери.

– Помер? – тусклым, почти безразличным голосом спросила та.

– Нет, напротив! Живой! Тетя Настя ему свой чаек дает! Кризис прошел, ты не поверишь! – Мери понимала, что подруге должна быть неприятна ее радость, но, как ни силилась, не могла убрать с лица сияющей улыбки. – Дина, прости меня, но… но я так рада! Ужасно рада! Я ведь почти всю ночь над ним сидела и думала – напрасно… Дина! Вспомни, сколько раз мы с тобой в госпитале стояли вот так же над больными и думали – хоть бы этот выжил… хоть бы тот не умер… А почти никто не выживал. И вдруг – такое счастье! Здесь – в чистом поле, после страшного ранения, после потери крови… Это же чудо, Дина! Разве нет? – упавшим голосом спросила Мери.

– Наверное. – Дина улыбнулась, подняв на нее измученные, полные слез глаза. – Боже, Меришка… Какая же ты счастливая… Я так завидую тебе, право… – Растерянная Мери потянулась было обнять ее, но Дина, всхлипнув, несильно оттолкнула подругу от себя. – Да беги, беги, неси воды! Чтоб он, этот ваш комиссар, лопнул от нее!

Ближе к вечеру решили трогаться в путь: всех пугала свежая могила неподалеку и опасность того, что бои начнутся снова. Рябченко положили на телегу Сеньки, поудобнее устроив среди мешков и перин. Его голову держала на коленях Дина. Огромное, все в душном, тревожном мареве солнце обдавало запрокинутое лицо Рябченко рыжим светом. Раненого уже переодели в застиранную рубаху Сеньки, которая трещала на могучих плечах красного командира, и старые, латаные-перелатаные штаны. «Правда, на цыгана похож… – грустно усмехнулась Мери, заглядывая в телегу. – И даже лошадиным потом теперь пахнет…»

Целый день и ночь провели в дороге: цыгане спешили поскорей отъехать от страшного места. Почти все время пути Мери прошла рядом с телегой, чтобы не мучить лошадей, и только ближе к рассвету, повинуясь полусердитому оклику старой Насти, взобралась на узлы и сразу же заснула мертвым сном, неудобно прислонившись виском к пузатому медному самовару.

Она очнулась оттого, что телега резко дернулась и самовар выскользнул из-под головы. Почувствовав, что скатывается вниз, Мери неловко ухватилась за узел с посудой, села, помотала головой. И увидела такое, что остатки сна исчезли, словно смытые ледяной водой. Табор стоял посреди дороги. Блеклые утренние лучи освещали всадников перед ним.

Сначала Мери показалось, что это какие-то бандиты: уже не раз на пути табора встречались орды плохо одетых людей, вооруженных чем попало, от револьверов и винтовок до ветхозаветных палашей. Это были и махновцы, и отбившиеся от своих частей солдаты, и просто последователи разнообразных батек, которые стояли «за народную землю», за «самостийность», за «волю вольную» и бодро грабили всех, кто попадался на пути. Цыган они не трогали, поскольку взять с оборванного табора было нечего, но всякий раз при приближении веселого отряда девки кидались мазать сажей или грязью лица, всклокочивать волосы и прятаться под подушки на телегах, а мужчины, если успевали, отгоняли в степь лошадей получше. Но сейчас, вглядевшись во всадников, выросших перед притихшим табором, Мери убедилась, что перед ней не махновская вольница. Это были казаки: в плохом, обтрепанном обмундировании, заросшие щетиной, с усталыми лицами. Мери заметила, что у двоих перевязаны головы под выгоревшими от солнца фуражками. Один из них, совсем молодой, в линялой, плохо заштопанной гимнастерке, в упор посмотрел на княжну. Она осторожно улыбнулась ему. Казак резко отвернулся. И тут Мери стало страшно по-настоящему. По горлу, мешая дышать, медленно начал подниматься холодный комок. Машинально она обернулась на телегу Сеньки, где находился раненый. Тот так и не пришел в себя и лежал на спине, хрипло, тяжело дыша. Голова его по-прежнему была на коленях Дины. В распахнутом вороте цыганской рубашки тускло блестел медный крест. «Хорошо, что он крест носит… – как во сне, подумала Мери. – Красные, кажется, их снимают… Коммунисты уж наверняка… Может, это Сенькин крест?..» Ее сбивчивые, испуганные мысли были нарушены негромким, спокойным и четким голосом одного из всадников:

– Цыгане, стоять на месте! Не двигаться, не бежать! Предупреждаю, мы будем сразу же стрелять!

– Куда нам бежать, ваша милость? – спокойно и даже слегка раздраженно ответил дед Илья, выходя вперед и останавливаясь прямо перед большой гнедой лошадью говорившего. – Не беспокойтесь, с места не тронемся, коли вашему благородию так угодно. А что случилось, дозвольте спросить?

Мери невольно восхитилась самообладанием старика и, вытянув шею, всмотрелась в лицо начальника казаков. Это был человек лет сорока, с офицерскими погонами, в неожиданно новой фуражке, из-под козырька которой смотрели серые, воспаленные от бессонницы глаза. Он обвел тусклым, невыразительным взглядом настороженную толпу цыган. Коротко приказал:

– Слезть с телег!

Цыганки, сидящие на возах, молча попрыгали на землю, поснимали детей. Мери соскочила тоже и сразу же обернулась на Сеньку. Тот стоял возле лошадей, поглаживая морду вороного, пристально смотрел на казаков. Темное лицо его было неподвижным.

– Ваше благородие, да что же вы мне людей стращаете? – мрачно спросил дед Илья. – Вы уж объясните, в чем дело, мы и сами вам поможем, коли нужда есть. Господин офицер, может быть, не знает: цыгане в военные дела отродясь не путались, наше дело – кони да телеги, а боле ничего…