Как стемнело, расположилась удобно на лавке и впервые за долгое время крепко уснула. А утром подхватилась на ноги с испугом — проспала! Босыми ногами кинулась по холодному полу к окну и еле дух перевела — только-только вползало солнце на небосвод. Сердце Стужи вчера сказал: «Как рассвет на горизонте займется».

Принялась торопливо натягивать оставленную поверх сундука одежду, попутно продираясь гребнем сквозь спутавшиеся кудри, подскакивая на одной ноге, а на другую натягивая сапожок. Накинув в спешке полушубок, я помчалась на крыльцо и на нем застыла. По двору мальчишки бегали, все не младше десяти зим, прыгали через снежные препятствия, на ледяных брусьях подтягивались, от обледенелых досок отжимались, и все это в одних лишь штанах домотканых на голое тело. Верх же вовсе без рубашки!

Я рот открыла и к щекам ладони прижала, так холодно за них стало в тот миг. А потом на крыльцо общего дома стали мужчины выходить. Первым Севрен выскочил, и тоже без рубашки, босиком и в штанах, за ним еще один, пока мне незнакомый, затем Сизар и еще человека четыре. Мальчишки мигом по струнке вытянулись, а я поняла, что наставники пришли. Сперва выгнали из кроватей малышню, разминаться отправили, а сейчас, наверное, самая наука начнется. Однако пока я, забыв рот закрыть, одна за всех мерзла и попутно размышляла, не заставят ли так же раздеваться, позади сонно спросили: «На поединки поглядим или сами к занятиям приступим?»

Я аж подпрыгнула и чуть с крыльца не свалилась. Умел он бесшумно за спиной появляться, неслышно и незаметно оказываться там, где не ждали. Резко обернувшись, обнаружила Бренна, сидящего на крыльце с таким видом, с каким только под теплым одеялом нежиться. Быстро пробежалась глазами по широкой груди, обтянутой льняной рубашкой, и, не подумав, спросила:

— А ты что одет?

Он с ленцой запрокинул голову и тоже меня изучил, да так, что решила, будто и мой наряд неподходящий, после только ответил: «Ведь не лето на улице». А уголки губ дрогнули.

И точно не лето. Зато сидеть в рубашке и штанах на холодном крыльце и вид при этом иметь, точно на печке лежишь, в самый раз.

Я еще помолчала немного, ожидая, что скажет, но маг смущать за неловкий вопрос не спешил, раздеваться не заставлял, а весь его облик говорил, что можно не торопиться вовсе, а рядом присесть и тоже расслабиться. Ну я и присела, больше ведь указаний не было.

Вот совсем не тепло так сидеть.

— Волосы подбери. — Сердце Стужи сказал, а я за косу схватилась, которая из-под шапки выпала и с верхней ступеньки на другую свесилась. — Помешают.

И тут же на деле показал, приморозив на моих глазах пушистый кончик к холодному дереву. Я рот раскрыла, объяснить, что лента всего одна, с ней сложной прически не сплетешь, но тут же закрыла. Вот, правда, пришла обучаться, а сама ныть начну, чего мне в жизни не хватает. Можно и с одной наверх косу убрать и под шапку спрятать. Хотя если гонять будут, точно мальчишек тех, косища вывалится и снова к чему-нибудь приморозится.

Сижу, не говорю, лед сколоть пытаюсь, а он не поддается. Тогда вскинула глаза на мага, по-прежнему молча посверлила его взглядом, чуть дырку не высверлила, а он и головы не повернул, зато ответил спокойно, как само собой разумеющееся:

— Ты согрей. — И дальше продолжил на малышню глядеть.

Себя я греть хорошо научилась, еще Снежку могла бы отогреть в объятиях, а лед этот совсем неподдающимся выглядел. Положила на него ладони, попыталась растопить, а он ни в какую. Помучилась какое-то время, а после огляделась с досады, увидела камушек рядом с крыльцом, ногой его к себе подтащила, рукой ухватила и стукнула со всей силы по ледяному куску, тот и скололся.

— Сделала, — пробурчала в широкую спину, подняв косу повыше и любуясь ледяной сосулькой на конце. Бренн снова не повернулся, а кусок прозрачный от моих волос отцепился и упал на крыльцо ледяной заколкой. Я даже глаза потерла и несмело потянулась к ней потрогать.

— Закалывай. — Сердце Стужи велел, пока я это чудо узорчатое и хрустальное в руках вертела и на солнце разглядывала.

— А не растает? — уточнила негромко.

— Если только сама растопишь. — Он хмыкнул.

Я, спрятав лицо, принялась убирать косу наверх, отгоняя прочь мысль, что подарков мне прежде не делали, потому не привыкла их получать. Хоть и не выглядела ледяная диковинка особенным подношением, а нужной вещью была, для урока специально наколдованной, однако все равно я расстроилась. Братья бы сказали «разнюнилась». Они всегда зорко подмечали, когда иное дело до души доставало, а привычные колючки ни в какую щетиниться не желали, хоть режь, и на глаза слезы непрошеные набегали. В такие моменты им особо весело было меня ловить и учить, что поменьше нужно сопли распускать, тем более другим показывать, как проняло. Хорошая наука, крепко в меня вбитая, оттого сейчас самой себе удивилась, что из-за магического чуда едва слезу не пустила, еще и вспоминать принялась, кто и когда мне хоть безделицу подарил. Даже купец в пылу страсти не додумался, он лишь уговору брачному следовал, о родных и вовсе молчу.

Вот так сидела и заодно радовалась, что ледяной хозяин ко мне не поворачивается и не смотрит даже. А когда привела себя в порядок и нахохлилась, готовая к дальнейшей науке, он вдруг ладонь протянул: «Дай мне руку».

Я сперва недоуменно поглядела, поскольку вон там, недалеко от нас, мальчишки сперва сайгаками скакали, а затем схватились друг с другом, и наставники их сразу сшиблись, разминаясь в поединках. Только звон ледяных мечей кругом стоял, играли на холодном солнышке литые мышцы, распрямлялись, сворачивались узлом, и летела вперед ледяная сверкающая кромка, со встречной сталкивалась. Такая сила бушевала, что вихри снежные взметались. И вот она на крылечке в полушубок куталась под боком у того, кого теперь наставником звать следовало, и в сомнении на руку его, протянутую, глядела. Подвох-то в чем?

Несмело, с ожиданием, с подозрением положила свою ладонь на его раскрытую, поразиться успела, что ширины она такой, что обе мои в ней скроются, потеряются, а пальцы уж сжались, поймали в капкан. Я не дернулась, но точно знала, из такой хватки не вырвешься, как ни бейся. Вместо того замерла, пристально разглядывая саму руку, пройдясь взглядом от запястья до плеча. Мышцы крепкие даже под рубашкой хорошо видны, а ну как сожмет чуть покрепче, и хрустнут тонкие пальчики, сломается узкая косточка. Ясное дело, не к чему ему меня калечить, но оттого и сворачивается в груди ожидание, трепещет и перехватывает дыхание. Видя силу, зная ее, понимать, что может не только крушить и нагонять страх, но защищать и держать бережно.

— Глаза закрой, отвлекаешься.

Поспешно зажмурилась, не перестав видеть свою ладонь, потерявшуюся в его широкой, и лишь слегка покраснела от осознания, что очень пристально рассматривала, а он негромко продолжил:

— Теперь согревай.

И холод начал подбираться к моему теплу, оттеснять его от кончиков пальцев. Шипел холодным парком будто плеснувшей на горячие угольки воды, сперва покалывал, после забрал ощущения. Ладонь онемела, а я дернула ее из захвата.