Такой, что дыхание само собой учащается, хотя казалось бы, куда уже…

Очень захотелось сжать руку Кости сильнее, а лучше услышать, что необходимые ему полчаса прошли.

Но нет.

Костя разговаривал с человеком…

Агата чувствовала, что нерациональный страх растет. Слишком этот взгляд был ощутим, чтобы не пробраться под её колпак. Слишком зудел, чтобы отмахнуться.

Слишком страшно было его найти. И не найти тоже слишком страшно.

Агата задержала дыхание, подняла глаза…

Пыталась скользить по залу, храня свою призрачную фантазию о том, что она вроде как смотрит 3D фильм и люди вокруг — иллюзия. Если никто не подходит, не касается, если в момент не выстреливает слишком яркий раздражитель — это работало.

Вот только раздражитель выстрелил.

Она проходилась взглядом по лицам, будто со стороны отмечая, что кто-то бородат, а кто-то улыбается неправдоподобно белыми винирами. Кто-то вроде как незаметно поглаживает собственную спутницу по заднице, а кто-то играет в гляделки с чужой…

Снова «поймала» ту самую Полину. Подумала сначала, что она смотрит на Костю, оказалось — на Гаврилу. Но быстро отводит взгляд, осознав, что это очевидно для Агаты. А еще очевидно, что на женской скуле будто бы царапина… Не сравнится с ее шрамом, который не остался без внимания конечно же, но какая уже нахрен разница? И до собственных шрамов, и до чужих царапин.

После Полины интуиция повела Агату дальше… По лицам-лицам-лицам. Улыбающимся. С игривыми выражениями. Вроде как расслабленным.

По людям-людям-людям. Красивым. Разнообразным, но очень похожим друг на друга вылизанностью образов.

До одного, который ничем не выделялся.

Абсолютно ничем не выделялся. Но просто обрушил мир.

Агата знала, что она в жизни не забудет этот взгляд. Она в жизни от него не избавится. Он всегда будет ей сниться и мерещиться.

Она вечно будет выискивать в мужчинах сходство с ним. И никогда раньше она не видела его таким… Явным.

Мужчина со взглядом её личного зверя смотрел четко на нее. Он не был тем же. Он не мог им быть.

Намного старше. А тот вообще мертв. Но это себе же не объяснишь, когда тебя кроет нерациональный страх, а реальность туманится, позволяя встать перед глазами картинкам…

— Костя… Меня стошнит сейчас… Пожалуйста…

Агата из последних сил заставила себя отвернуться от мужчины, шепнуть на ухо Гордееву, зная, что вот сейчас это абсолютная правда.

Вероятно, он тоже это понял. Снова прервал разговор, посмотрел на нее, нахмурившись.

Вполне возможно, рассматривал возможность отказать, но что-то не дало.

Кивнул Гавриле, дождался, когда тот подойдет.

— Агату проводи. Головой отвечаешь.

Гаврила быстро оценил обстановку, видя, что Агата закрывает рот рукой, бледнеет…

Она почувствовала, как с ее поясницы соскальзывает рука Кости, зато ложится Гаврилы. Он подталкивает ее, одновременно ограждая…

Они быстро идут из зала, оставляя за спиной его шум…

Гаврила умудряется делать всё так, чтобы её никто не касался…

И Агата понимает, что за это стоило бы поблагодарить, но что будет, если попытаться, тоже понимает…

После зала — светлый холл. Дальше — контрастно темный коридор.

Агате казалось, что они идут куда-то не туда… Но у нее просто не было возможности спорить и спрашивать.

Что будет дальше — она знала. Просто хотела дотянуть себя до места, где можно будет впасть в истерику спокойно, как бы каламбурно не звучало.

Они остановились у двери, Гаврила поднес магнитный ключ, открыл…

В номере (а это был он), зажегся свет…

Агата дернула ручку уборной, щелкнула по включателю здесь, увидела унитаз и тут же упала на колени к нему, чувствуя, что начинает выворачивать.

Скручивает до боли. Спазмами и всхлипами.

Потому что вместе с тем, как раз за разом желудок сжимается, перенапряженное тело и нервная система взрываются истеричными слезами и крупной дрожью.

Это всё физически больно.

Это всё очень унизительно и утомительно.

Это делает её максимально беззащитной и максимально же убогой.

Ей нечем рвать, потому что она ни черта толком не ела последние несколько дней.

Но в ушах стоит человеческий гул, звонкий громкий смех, писк колонок, звон стекла. Перед глазами сначала мельтешение, а потом снова показавшийся тем самым взгляд…

И желудок выдает новую порцию желчи…

Агата не знала, сколько времени провела над унитазом, сколько раз её вырвало, как это смотрелось со стороны и что думал себе Гаврила.

Который сначала еще стоял в дверном проеме, вероятно, контролируя, потом же отошел вглубь номера.

Конечно же, слышал. И что рыдает, и что блюет, и что в истерике заходится. Но не лез.

За что ему, наверное, ещё одно спасибо.

И за номер тоже — уже третье, получается.

Потому что в общественном было бы хуже, а тут…

Чистый пол. Чистый унитаз.

Приватность.

Когда желудок уже просто болит, больше не сокращаясь, руки по-прежнему дрожат, а в ногах абсолютно нет сил, можно вжать кнопку смыва, привалиться к стене, закрыть глаза, попытаться пережить и справиться…

Успокоиться. Найти в себе новые силы.

Потому что очевидно ведь — это не конец. Ей нужно вернуться. Вот такой ей нужно вернуться. Костя ждет. Гаврила ждет. Она…

Должна.

Агата подтянула колени к груди, опускаясь лбом на прохладный шелк платья.

Сил не было. Мыслей тоже.

Сейчас сложно было представить, как она вообще там находилась. Сейчас это казалось ужасным сном. А необходимость снова там оказаться отзывалась новым приливом страха.

Агата дрожала, осознавая собственное бессилие, ожидая, когда услышит шаги, когда Гаврила зайдет, скажет: «пошли, сестренка, проблевалась и молодец»…

Но он не шел. И это было одновременно сродни благословению и отложению казни.

Единственное, чего хотелось сейчас Агате — подползти, закрыть дверь на замок, свернуться на полу здесь и уснуть. И неважно, что будет неудобно. Неважно, что валяться в нужнике — капитальное дно. Важно, что любая другая предлагаемая ей опция — хуже.

Но на это тоже не было сил. Да и Гаврила бы не позволил.

Он и так дал ей времени больше, чем тот же Костя, скорее всего.

Снова показался в дверном проеме через десять минут. Когда закончились слезы. Когда дрожь немного отпустила. Только сил не прибавилось.