Катриона кивнула. Энрике внимательно слушал.

– В конце концов Петер постановил: люди старше шестидесяти, не желавшие внимать доводам рассудка, могут вернуться в зону. Детям и молодежи это было запрещено. Так в зоне сформировалось некое странное поколение стариков и старух.

Майлз поправил маску.

– Вскоре вопрос разрешился сам собой. Иными словами: все кончилось самым естественным образом, в течение пары десятилетий. Молодежь, ничего не помнившую об этих местах, туда не тянуло. Более зрелые и здравомыслящие люди не хотели рисковать. К тому времени, когда эта ноша пала на мои плечи, все уже успокоилось.

– Как видно, не вполне, – заметила Катриона.

– Да уж, – печально произнес Майлз. – Но таков был обычай – несмотря на позднейшие законы, если, конечно, были хоть какие-то работающие законы. Пожилых людей, уходивших в зону, принято было оставлять в покое. Поэтому у того разрешения, которое, как утверждает мама Роджи, дал ей старый Петер, были прецеденты. И ничего странного нет в том, что новые смотрители видели в ней носителя особого статуса – несмотря на то что она оставалась в зоне слишком долго, дольше, чем следовало бы.

– Она могла бы выйти много лет назад, – сказала Катриона, вспомнив то ужасное кладбище позади хижины на столбах. По крайней мере, семнадцать лет назад, если не все тридцать. – И, быть может, спасти гораздо больше этих найденышей. Если она этого не понимала, то были ведь другие, кто понимал. Хотя, как мне кажется, кроме ясного ума она обладала кое-чем еще. Она ведь старалась спасти этих брошенных детей. Вообще, только лицемеры могут критиковать женщину за то, что она делала работу, которую никто другой не желал выполнять.

Катриона нахмурилась, глядя мимо Майлза, и спросила:

– Нам, вероятно, стоит сделать тест ДНК тех тел, что лежат на кладбище.

– Я мог бы взяться за это, – предложил Энрике. – Только что делать с результатами?

– Трудный вопрос. Найти родителей, заставить их вновь пережить горе и чувство вины? Зачем? Все давно уже кончено.

Майлз изучал свою открытую ладонь. У него не было на это ответа. Невозможно изменить прошлое. Лишь настоящее и будущее.

– А как ты поступишь с Вадимом? – спросила Катриона.

Майлз помрачнел, и отразившаяся на его лице жесткость, казалось, поднялась из самой глубины его души.

– Конечно, его нужно уволить, поскольку он нарушил несколько правил, важных для смотрителя. Но придется пойти на хитрость. Мы отстраним его от работы под тем предлогом, что он перебрал лимит полученной радиации. Доказать, что это не так, он не сможет, да и не станет. А потом я передам его Марку. У Марка для него найдется с дюжину должностей.

– От одного Форкосигана к другому? – засмеялась Катриона, довольная решением мужа. – И даже сбежать нельзя?

– Хорошему специалисту? Нет. А он – хороший специалист, хотя и оказался меж двух огней.

Он опять пожал плечами и закончил:

– Конечно, виноватым можно назвать и меня. Но извиняться я не буду. В конце концов, имею я право делать то, что хочу, или нет?

– Мы доставили коз в загон на нашей ферме, – вторгся в разговор Энрике, глядя на смеющегося уголками глаз Майлза. – А завтра смотрители привезут и пони.

– Отлично! – воскликнула Катриона. – Это уже кое-что.

И, обратившись к мужу, попросила:

– Ты не мог бы приостановиться по пути у их комнаты и сказать им про животных?

– Конечно, – отозвался Майлз. – Даже я вижу, насколько животные важны для этих детей. С животными связаны и некоторые наши надежды.

Катриона приподнялась на постели.

– Надежды на их… реабилитацию? – произнесла она и, подумав, уточнила:

– Нет, скорее – реинтеграцию. Более точный термин. Поглядите, добрые люди: они явились сюда прямиком из Периода Изоляции, и мы их реинтегрируем в общество.

Конечно, речь шла прежде всего о Ядвиге. Борис, как она подозревала, все-таки имел опыт жизни за пределами зоны, хотя потом и вернулся назад. Инги был молод и сообразителен, и его социальные перспективы казались вполне благоприятными. Правда, проблемой оставалась внешность Инги. Как-то он приживется среди своих одногодков? Катриона взглянула на Майлза.

– Я тут подумал, – начал Энрике, и Катриона повернулась к ученому, – про флигель на ферме, ну, где у фермеров раньше жили батраки. После того как врачи закончат свои дела, детей можно будет перевести туда. Там будет их дом, и там они станут привыкать к современному Барраяру.

Он не добавил: такому, каков уж он есть. Прогресс!

– В наших лабораториях работы хватает, – продолжил он. – Бориса можно научить, Инги – тем более.

– А Ядвигу? – вырвалось у Катрионы.

И, помолчав мгновение, она добавила печально:

– Если, конечно, девушка выйдет из больницы…

Пройдут дни, а может, и недели, прежде чем они узнают о возможном развитии событий, и Катриона не в силах сделать ничего, чтобы хоть как-то их ускорить. Нечасто Катриона бывала такой же нетерпеливой, как и Майлз. Она напомнила себе, что центральная больница в Хассадаре является лучшим на Барраяре центром лечения тех, кто пострадал от радиации, и Майлз всегда готов это подтвердить.

– Для Ядвиги тоже найдется дело, – внес оптимистическую ноту Энрике. – Она может доить своих коз, может заниматься другой нехитрой работой. Может быть, она несколько медлительна, но у нас на ферме свой распорядок.

А интересно: доволен ли Энрике тем, что в его коллекции крупных млекопитающих появилось еще несколько экземпляров, или же сердце его растаяло, когда он увидел, насколько Ядвиге полюбились жуки-радиофаги, его лучшие создания? Наверное, и то, и другое. Какая разница?

– Это может сработать, – сказала Катриона. – По крайней мере, стоит попытаться.

– А сможет ли Марсия заняться их обучением? – спросил осторожно Майлз. – Проявит ли интерес к этому?

– У нас там десятки работников, – ответил Энрике. – Никто не говорит, что всем должен заняться кто-то один.

Ну что ж, перспективы открывались вполне благоприятные. Ядвига и Борис гарантированно получают кров и место, где они могут приносить пользу и быть вполне независимыми. Катриона знала, насколько это важно. К тому же в лабораториях все постоянно меняется, и эта гибкость условий жизни и работы – еще один плюс. Инги, как полагала Катриона, способен на большее, и, вне всякого сомнения, благодаря Энрике он вскоре откроет для себя перспективы. Для мальчика-альбиноса ферма станет не столько постоянным жилищем, сколько трамплином в будущее.

Но оставалось еще одно существо, мама Роджи; и невозможно было однозначно сказать, кто она – виновник или жертва. Катриона вздохнула и спросила, обращаясь одновременно к Энрике и Майлзу:

– Относится ли это приглашение к… их матери? Она же не может вернуться в зону! Или как?