Энрике задумался на миг и ответил:

– Я не думаю, что ей можно позволить жить с детьми после того, что произошло.

– Наверное, то, что с ней произошло, – проговорил Майлз, – стоит назвать временным помешательством в трудной ситуации, когда человек впервые оказался оторван от привычного миропорядка. Конечно, что-то в ней сломалось, и я не знаю, возможно ли это вылечить.

Когда от возрождения отказываются, а наказание лишено смысла, что остается?

– К тому же с юридической точки зрения наказание за преднамеренное радиоактивное отравление и преднамеренное убийство плавно перетекают друг в друга, – закончил Майлз.

– Да. Словно замкнутый круг, – согласилась Катриона.

Но ведь Энрике не слышал историю, которую мама Роджи рассказала Катрионе, когда они сидели на бревнах поодаль ее дома, а потому ничего не мог поведать и Майлзу. Поэтому Катриона, устроившись поудобнее, пересказала ее – синопсис синопсиса, с опущением, естественно, многих дьявольских деталей. Она не знала, поможет ли маме Роджи ее рассказ.

Когда она закончила, Майлз только присвистнул:

– Ничего себе!

Энрике был настроен более прагматично:

– Что же мне сказать детям?

Катриона потерла виски.

– Скажите, что ее лечат, – ответила она. – И я не думаю, что мы за какой-то час сможем освободить их от груза этих лет.

Если вообще сможем. Мама Роджи до мозга своих пропитанных радиацией костей принадлежала Округу Вашнуй. Только вот время ее давно ушло. Ее время – это время старого Петера, а не время Майлза. Она была реликвией эпохи сопротивления суровым обстоятельствам и иной жизни не знала. И Катриона представить себе не могла, каким образом та устроилась бы в современном Хассадаре. Проще уж было видеть маму Роджи в привычной для нее обстановке – на пороге столь любимой ею хижины, в лесу. Пусть уж мрачная легенда Вашнуй вернется к себе домой и время от времени терроризирует случайных туристов, наткнувшихся на ее лачугу. Кстати, Борис смог бы изредка ее навещать – как-никак сыновний долг! Да и старый Петер в свое время не случайно поддался желанию мамы Роджи остаться в зоне. Умный все-таки человек.

Энрике понимающе улыбнулся, пожелал Катрионе скорейшего выздоровления и вышел.

Катриона пожала спрятанную под перчаткой руку мужа.

– Тебе нужно домой, к детям.

– Конечно, – отозвался Майлз, но руки Катрионы не отпустил. Так они и сидели с минуту или больше.

Наконец Катриона вздохнула и спросила:

– Как думаешь? У нас получится?

Несколько неопределенный жест, которым она сопроводила вопрос, охватывал все – и зону, и ее светлячков, и весь Округ Вашнуй, и долгие десятилетия истории, наследниками которой они являлись.

Майлз под своей маской приглушенно рассмеялся.

– А у нас есть выбор? – спросил он.

Он отпустил руку жены, расправил плечи и сказал:

– Забавно, но граф Петер к концу жизни посмотрел на свой Округ и увидел, насколько лучше он стал. Теперь же мы напрочь забыли, скольких трудов ему это стоило – разгребать завалы после катастрофы. Мы принимаем это как нечто само собой разумеющееся и думаем не о том, что было сделано, а о том, что можно было бы сделать еще. Главное, что все правы – и он, и мы.

Катриона улыбнулась:

– Думаешь, со временем люди забудут, сколько сил мы сюда вложили?

– Вашнуй всегда был райским садом, – тонким голоском процитировал Майлз некоего ребенка из воображаемого будущего. – Разве победа перестает быть победой, если тебе не дали за нее медаль?

– Вот как? Тогда знай, что твоя медаль уже ждет тебя! Правда, чуть позже, – улыбнулась Катриона.

– Но к чему эти долгие ожидания, леди Форкосиган? У меня для тебя тоже есть награда.

– Перестань! Ты забываешь – я на карантине. И врачи не одобрят, если я устрою побег.

– Так, может, и не придется бежать?

Катриона усмехнулась и, ткнув Майлза ладонью в бедро, столкнула его с постели.

– Поезжай-ка лучше домой, Майлз. Скажи Никки, что со мной все в порядке. И не беситесь там с близнецами до поздней ночи, знаю я вас!

Майлз улыбнулся:

– Я тебя тоже люблю.

Он склонился, чмокнул ее сквозь маску и нехотя вышел. Через несколько мгновений, уже без халата, он прошел мимо окна ее палаты и помахал рукой. Она ответила. Лейтенант Роик отсалютовал леди Форкосиган и поспешил вслед за лордом.

Оставшись одна, Катриона позволила усталости овладеть ее телом. Она попыталась заблокировать в своей памяти события последних часов, но не смогла – они скользили перед ее внутренним взором, и каждая из совершенных ею ошибок вставала перед ней, будто воочию, и терзала ее душу. Может быть, ей следует научиться научному методу, которым руководствуется Энрике, – бесстрастно регистрировать как положительные, так и отрицательные результаты, а потом анализировать их и делать выводы?

Да, следующее поколение светящихся малюток должно быть более выносливым – как скарабеи. Они будут вгрызаться в подпочву, словно живые шестиногие лопатки. А еще они будут страшно невкусные – чтобы ни у птицы, ни у зверя не возникло желания ими полакомиться. Но как быть с расцветкой? Да, их первый опыт не удался из-за, казалось бы, неудачно выбранного цвета и рисунка на спинке жуков. Но, возможно, то была не ошибка, а, напротив, прозрение?

Нет, ей нужно провести серьезное исследование эстетического компонента их проекта. Конечно, Майлз опять начнет ее вышучивать. Или нет? Ведь в этой жизни приходится учитывать так много факторов!

Когда Катриона наконец заснула, она увидела сад, наполненный движущимися цветными огоньками, и маленькие дети будущего, с личиками нежными, как крыло бабочки, играли с ними, уже не боясь стать жертвами радиоактивного заражения.

Конец

Анайю Рюи, сочинительницу фили-снов, выдернуло из блаженного забвения, точно рыбу гарпуном. Она успела отметить краешком сознания, что, если бы такое вкралось в ее собственное творение, она бы его немедленно отредактировала. Более или менее проснувшись, она догадалась, что этим гарпуном стало мелодичное позвякивание видеофона. Расправив спутанные простыни, женщина перевернулась на другой бок и злобно впилась глазами в мигающий красный огонек. Безмозглый аппарат продолжал надрываться, и Анайя, в глубине души уверенная, что ее любопытство скорее всего будет наказано, а не вознаграждено, повернула к себе экран и прохрипела:

– Отвечай.

Дьявольская штуковина отказалась повиноваться. Пришлось кашлянуть и повторить команду нормальным тоном.

На экране появилось лицо Хельмута Гонзалеса, самого успешного дистрибьютора фили-снов Рио-де-Жанейро – крупного напористого мужчины. Общение с ним до первой утренней чашки кофе было истинным испытанием для Анайи.