— Вы, несомненно, правы.

— Мой дар заключается в том, что при копировании картины я с величайшим вниманием отношусь к деталям. Результат получается такой, как если бы художник одновременно написал две картины. Мне трудно это объяснить, но я как будто сам становлюсь тем художником. Если копирую Тициана, я — Тициан. Копирую Вермеера, я — голландец. Несколько недель назад я написал одну замечательную вещь. Художника зовут Ван Гог. Импрессионист. Так вот, пока работал, у меня постоянно болело ухо. Талант — страшная сила.

— Вижу, вы весьма высокого мнения о себе. Но не настолько высокого, чтобы отказаться скопировать шедевр за деньги.

— На одном хлебе не проживешь.

Мориарти нахмурился, стараясь уследить за логикой рассуждений француза.

— Так сколько, вы говорите, можете заплатить за копию «Джоконды»?

— Мы еще не обсуждали денежный вопрос, но раз уж вы завели речь, скажу. Я обеспечу вас питанием, дам помощника и выплачу по завершении работы пятьсот фунтов.

Лабросс издал звук, схожий с тем, что испускает кошка, когда ей наступят на хвост.

— Никакой помощник мне не нужен. Пятьсот фунтов? За пятьсот фунтов я даже Тернера копировать не стану. Мы здесь говорим о великом Леонардо.

— Помощник нужен. Вам он будет готовить, чтобы не отвлекались, а мне — докладывать о ходе работы. Сумма окончательная. Пятьсот фунтов. И за эти деньги мне нужно качество. Вы прекрасно понимаете, что картина необходима для большого розыгрыша. И выглядеть она должна убедительно.

— У меня все работы смотрятся убедительно. Если я берусь сделать «Джоконду», то это и будет «Джоконда». Разницы даже эксперты не обнаружат.

— В данном случае обнаружат, — твердо сказал Мориарти. — На картине будет скрытый изъян.

— Никаких изъянов! Тем более за жалкие пятьсот фунтов.

— Что ж, в таком случае мне придется обратиться в другое место.

Уловил ли Лабросс прозвучавшую в голосе Профессора ледяную нотку? Трудно сказать.

— Самое меньшее — тысяча.

Мориарти поднялся и вышел из-за стола.

— Я сейчас вызову горничную и распоряжусь позвать пару моих слуг. Тех, что поздоровее. Вас выбросят отсюда на улицу вместе с чемоданом. А ночь сегодня холодная.

— Ну, может быть, я соглашусь за восемьсот фунтов. Может быть.

— Достаточно. Я не намерен это слушать. — Мориарти дернул за шнурок.

— С вами трудно иметь дело. Хорошо, хорошо… пятьсот.

— Пятьсот фунтов и кое-что сверху. Включая одно слово на дереве — я специально купил кусок старого тополя. Вы напишете это слово до начала работы, в правом нижнем углу.

— С одним я все же согласиться не могу. Никаких помощников. Я работаю один.

— Нет помощника — нет денег, и нет заказа.

Француз пожал плечами.

— Времени потребуется немало. Для получения нужных трещинок ее придется высушивать во время работы.

— Это должно занять не больше шести недель.

На этот раз Лабросс уловил угрозу. В дверях уже стояла Полли Пирсон, и Мориарти приказал ей послать за Уильямом Джейкобсом, а потом разыскать и Гарри Алена. При упоминании последнего Полли, заметно округлившаяся и похорошевшая — сытная пища и спокойная, пусть и нелегкая, работа явно пошли ей на пользу — густо покраснела.

Получив четкие инструкции — следить, чтобы Лабросс не шатался без дела, — Джейкобс отвел француза в гостевую комнату. Тем временем Профессор, как всегда, принявший Аллена за закрытыми дверьми, уже отдавал указания относительно предстоящей поездки с художником в Париж.

— Когда я вернусь, Профессор, найдется ли для меня другая работа? — осведомился бывший учитель, перед тем как удалиться.

— Сделаешь дело хорошо, станешь членом семьи, своим человеком. Для такого парня, как ты, у Берта Спира всегда работа найдется.

Десятью минутами позже Мориарти спустился в кабинет, достал из запертого ящика стола кусок старого тополя, повертел в руках и улыбнулся. Пройдет несколько недель, и эта доска превратится в бесценную «Мону Лизу» и станет наживкой для Гризомбра.

В то время, как в доме происходили все эти события, Спир и Эмбер готовили западню для другого наглеца, Вильгельма Шлайфштайна.

Спир, Эмбер и двое людей Терреманта были в Сити, в темной комнате на первом этаже, выходившей окнами на перекресток Корнхилл- и Бишопсгейт-стрит. Объектом их внимания был угол здания, в котором размещался ювелирный магазин и мастерская. Само здание почти полностью растворилось в темноте. Почти, потому что в сумраке проступали три расположенные на уровне глаз светлые щелки — две со стороны Корнхилл-стрит и одна со стороны Бишопсгейт-стрит.

— Вон он, опять, — пробормотал Эмбер. — На Бишопсгейт.

— По нему хоть часы сверяй, — усмехнулся в темноте Спир. — Точен, как швейцарские. Не сбивается?

— Нет. Ровно пятнадцать минут. Я за ним уже три недели слежу, — прошептал Эмбер. — В десять появляется сержант. Потом уже в час. Иногда бывает, что и в пять утра, но не всегда. Проходят вместе, но за то же самое время.

Они замолчали. На перекрестке, со стороны Бишопсгейт-стрит появился полицейский. По ходу он останавливался у каждой двери и трогал ручку. Картина повторялась каждые пятнадцать минут, как будто патрульный выполнял одно и то же, доведенное до автоматизма упражнение. Подвешенный к ремню фонарь светился в темноте желтоватым глазом.

Дойдя до угла, он остановился и заглянул в щелку окошка со стороны Бишопсгейт, проверил дверь, потом зашел за угол и повторил ту же процедуру со стороны Корнхилл-стрит. Откуда-то, похоже, с Лиденхолл-стрит долетел стук копыт. Мимо, в направлении Чипсайда, промчался одинокий кэб.

Подергав двери, полицейский продолжил обход. Разлетавшееся по пустой улице эхо шагов вскоре замерло, и район снова погрузился в тишину.

— Пойду, посмотрю, — сказал Спир, когда фигура в форме исчезла из поля зрения.

Воздух в комнате, где они притаились, отдавал плесенью и затхлостью, как будто здесь обитали крысы. Осторожно обходя кучки мусора, Спир двинулся к двери. Голые доски пола тихонько заскрипели. Помещение пустовало уже больше месяца, и Мориарти, узнав об этом, быстро взял его в аренду под вымышленным именем. Как и в доме напротив, здесь находилась когда-то ювелирная мастерская — их на Корнхилл-стрит хватало всегда, — но теперь на двери висела табличка с надписью «РЕМОНТ».

Выйдя на улицу, Спир замер и прислушался, ловя малейший звук. Удивительно, что улица, столь оживленная и шумная днем, становилась такой пустынной, будто вымершей, ночью. Лишь немногие торговцы жили в этом районе, предпочитая возвращаться после работы в свои уютные домики в часе или даже более езды на поезде или омнибусе. Мистер Фриланд, чье имя — в паре с именем сына — красовалось над витринами со стороны как Бишопсгейт-стрит, так и Корнхилл-стрит, владел домом в Сент-Джонс-Вуд. Люди эти отличались поразительной неспособностью учиться. После очередного ограбления все вспоминали о мерах предосторожности, ставили новые замки, иногда даже нанимали ночных сторожей. Но через год-два страх уходил, и все возвращалось в прежнее русло. Изготовители сейфов даже изобретали новые модели, но лишь немногие в Сити спешили менять старые.