Я тихонечко соскользнула с кровати, поморщилась от боли в стопе, покосилась на неподъемный сундук, все еще придвинутый к входной двери, и… не поверила своим глазам: на нем лежало пусть простенькое, но платье!

В это время ожил Бездушный. И, не поворачиваясь, негромко пробормотал:

– Там – вода… Помойтесь…

Кроме бака с исходящей паром водой, в комнате откуда-то появилась на редкость топорно сделанная шайка, банка с мыльным раствором, деревянный гребень, рушник и… потрепанные женские сапожки, вышедшие из моды эдак лиственей пятьдесят тому назад.

Окинув взглядом все это «великолепие», я повернулась было к Крому, чтобы попросить его хоть на десять минут выйти из комнаты, чтобы дать мне возможность привести себя в порядок… и увидела, что его десница нежно оглаживает зарубки на Посохе Тьмы! У меня тут же перехватило дух – я вспомнила, о чем нам твердил брат Димитрий:

«Никогда не показывайте Бездушным свои слабости. Ибо они ими обязательно воспользуются…»

«Не покажу…» – пообещала себе я, покосилась на стоящего ко мне спиной мужчину и вытащила из-под кровати ночную вазу.

Натянув на ногу правый сапог, я встала… и снова уселась на кровать: он был велик. И разбит. Настолько, что под подушечкой большого пальца, вдоль ребра стопы и под пяткой чувствовались сапожные гвоздики.

– Мал? – односложно спросил Бездушный.

– Велик. И колет… – стараясь не смотреть ему в глаза, буркнула я.

Кром пожал плечами и… встал передо мной на колени! Потом аккуратно стянул с моей ноги сапог и засунул туда руку.

Несколько мгновений ожидания – и в его глазах мелькнуло удовлетворение:

– Нормально.

«Нормально?!» – мысленно возмутилась я. И… застыла: Кром вытащил из ножен кинжал и потянулся ко мне!!!

Я зажмурилась, сжала кулаки и изо всех сил напрягла мышцы живота. А потом услышала хруст ткани и… приоткрыла один глаз.

Оказалось, что Бездушный вымещал свою злость на брошенной мужской рубахе!

Выместил. Потом снова опустился на колени, вцепился в мою ногу и… принялся наматывать на нее кусок полотна!

«Дура… – облегченно подумала я. – Зачем ему тебя убивать, если ты – ключ к душам графа Грасса и его вассалов?»

Тем временем Кром расправил получившийся чулок и аккуратно натянул на него сапог. Потом поднял голову и вопросительно посмотрел на меня.

Я не сразу, но догадалась, что ему от меня нужно. И встала.

Сапог сел, как влитой – не болтался, не жал и не колол.

– Хорошо, – честно призналась я.

Бездушный кивнул и жестом приказал мне сесть.

Села. Дождалась, пока он замотает мне левую ногу, и снова встала. Прислушалась к своим ощущениям. Потом сделала шаг пораненной ногой и… чуть не сказала Крому спасибо! Хорошо, что вспомнила слова брата Димитрия:

«Слуги Двуликого – суть воплощенное Зло. Поэтому то, что радует нас, заставляет их страдать, и наоборот. Вы улыбаетесь – они злятся. Вы смеетесь – они скрипят зубами от бешенства. Вы любите – они ненавидят! Вы расстроены – им хорошо. Вы корчитесь от боли – они радуются. Вы вне себя от ужаса – они счастливы! Кстати, не вздумайте мерить их по себе. Ибо даже это – шаг к Неверию…»

Удержалась. И кивнула. Так, как делал он:

«Хорошо…»

Это его устроило:

– Тогда идем. Завтракать.

В черном зале не оказалось ни посетителей, ни слуг. Только хозяин «Разбитого бочонка», который, зажав между коленей лавку, приколачивал к ней отломанную кем-то ножку.

Увидев нас, он отложил в сторону молоток, достал изо рта гвозди и, стараясь не пялиться на шрам Меченого, поинтересовался, будем ли мы есть.

Кром кивнул, прошел к самому дальнему столу и сел спиной к стене. Прислонив Посох Тьмы к столешнице и поудобнее передвинув чекан.

«Как всегда, готов к чему угодно…» – угрюмо подумала я, дохромала до лавки напротив и опустилась на самый ее краешек. Потом с тоской покосилась на пустые столы, представила, как зову на помощь и… мысленно обозвала себя дурой: не далее как вчера днем Бездушный походя забрал души брата Димитрия и двух мечников. А вечером вырезал на посохе всего одну новую зарубку! Значит, счел всех троих за одного противника!

«Три души я ему уже подарила. Может, хватит?»

Тем временем за моей спиной раздалось шарканье постолов[73]. Я заставила себя отвлечься от грустных мыслей и уставилась на семенящего к нам хозяина.

– Каша… Сыр… Хлеб… – пробормотал он и поставил на стол одну (!) тарелку с кукурузной кашей и досточку с сыром и хлебом.

Потом метнулся к своей стойке и вернулся с кувшином и двумя безобразными глиняными кружками:

– Медовуха…

Меченый кивнул, достал нож, небрежно покромсал сыр и… побросал его прямо в кашу. А потом пальцем (!) затолкал каждый кусок как можно глубже!

Я брезгливо поморщилась, подняла взгляд… и вздрогнула: Кром, не мигая, смотрел мне в глаза.

– Ешьте. Вы – голодная.

Меня замутило от омерзения. А Бездушный, словно забыв про мое существование, спокойно потянулся к тарелке, отщипнул кусок каши, поднял его вверх, оборвал нить из плавленого сыра и потянул руку ко рту.

Задвигались челюсти… Шевельнулся ожог на щеке… Дернулся кадык… А потом Кром навалился грудью на стол и повторил:

– Ешьте!!!

Во рту мгновенно пересохло. Я сглотнула, покосилась на кувшин с медовухой… и, поймав взгляд Крома, мысленно застонала: теперь мне надо было еще и пить!

В отличие от взваров, компотов и киселей, которыми меня поила Амата, этот напиток кружил голову. И через какое-то время я вдруг поняла, что ем. Руками. Из общей тарелки! И, вместо того чтобы чувствовать тошноту или моральное неудобство, получаю удовольствие!

«Дожила», – угрюмо подумала я, вытерла пальцы об услужливо поданный хозяином рушник и… приложилась к кружке еще раз: так будущее казалось чуть менее страшным.

Легкое опьянение, в котором я пребывала, прошло как-то вдруг: еще мгновение назад я мерно покачивалась в седле и бездумно смотрела на проплывающие над головой ветви деревьев – и вот уже душу захлестнула безотчетная тревога.

«Середина весны, а на дороге – пусто! Что-то тут не так…»

Я пришпорила кобылку, догнала Меченого, вгляделась в его лицо и сообразила, что собираюсь задать вопрос СЛУГЕ БЕЗЛИКОГО!

Слова умерли, не родившись. А он – ответил! По своему обыкновению, односложно:

– Боятся… Чего-то… Очень…

Кром как в воду глядел: возницы небольшого обоза, с которым мы столкнулись минут через двадцать – двадцать пять, нахлестывали несчастных коней так, как будто уходили от погони. Распознав в Кроме Бездушного, первый возница рванул на себя правый повод. Его телега, опасно накренившись, влетела в промежуток между двумя дубами, подпрыгнула на корне и перевернулась.