— Объясни, скот. Сегодня вы выполнили только половину нормы по выплавке железа.

Ганс согласно кивнул. Было бессмысленно отрицать очевидное.

— Мой господин, — произнес он. Ганс уже научился произносить эти слова, несмотря на то что они лишали его последних остатков гордости. — Я тебе уже говорил, что нам надо остановить работу на печах с третьей по седьмую минимум на два дня. Нужно освободить их от шлака. А меха все в трещинах, и мы теряем больше воздуха, чем его поступает в плавильни.

Ганс сделал жест в сторону мехов — мощных конструкций размером с небольшой дом. Меха прикреплялись к «беличьим колесам» двадцати пяти футов высотой. Внутри каждого колеса находились несколько десятков рабов-чинов, которые, низко опустив голову, безостановочно шагали вверх по деревянным ступенькам, всем своим небольшим весом заставляя вращаться ведущие валы, соединявшие колеса с мехами.

От этого ужасного средневекового зрелища у Ганса всякий раз застывала кровь в жилах. Десятки «беличьих колес», в каждом из которых надрывались по полсотни мужчин, женщин и детей, давали большую часть энергии в этом адском месте, находившемся под его управлением. Они шагали шестнадцать часов в день, с двумя короткими перерывами на еду, состоявшую из порции рисовых лепешек и воды. Это был последний этап их жизни. Редко кому удавалось протянуть больше месяца, прежде чем они валились с ног от истощения и их отводили на убой.

Его квалифицированные рабочие, на кого Гаарк распространил свою защиту, тоже погибали. За три с половиной года многих унесли болезни, распространенные в рабских лагерях. Хотя пайки этих рабочих были лучше тех, что доставались чинам, еды все равно едва хватало для поддержания их сил. Самоубийства стали обычным делом — не далее как вчера Ганс потерял квалифицированного чинского литейщика, который повесился в своей каморке, перерезав перед этим горло собственной жене и двум детям. Хотя Карга был раздосадован потерей хорошего работника, он не скрывал своего удовольствия по поводу того, что его личные запасы пополнились несколькими сотнями фунтов хорошего мяса, о котором он не счел нужным докладывать начальству.

Люди Ганса жили в лагере к северу от фабрики. У них были бараки, их обеспечивали почти приличной едой, и они в самом деле имели один выходной день в неделю. Что же касается чинских рабочих, живших к югу от фабрики, то они были совершенно бесправны и обитали в таких ужасающих условиях, что у Ганса сжималось сердце при одной мысли об этом.

Три-четыре паровых двигателя сделали бы ненужным адский труд людей в «беличьих колесах», но бантаги не хотели об этом и слышать. В конце концов, под их игом находились десятки миллионов людей. Драгоценный паровой двигатель должен был служить только войне; не могло быть и речи о том, чтобы использовать его для облегчения труда скотов.

Надсмотрщик холодно смотрел на Ганса. Шудер уже давным-давно изгнал из себя чувство страха. Страх здесь ослеплял, убивал душу. Будет он жив или мертв в следующую минуту, больше не имело значения. Ганс знал, что, пока он не совершит какой-нибудь очень тяжкий проступок, слово кар-карта защитит его, но у Карги были и другие способы причинить ему боль. Время от времени он убивал одного из его людей, иногда в наказание за ошибку, иногда и вовсе без повода, и каждый раз смерть выдавалась за несчастный случай. Тот факт, что Гаарк взял под свое покровительство одного из скотов, казалось, доводил Каргу до бешенства. Кар-карт был далеко, а с главным надсмотрщиком Гансу приходилось иметь дело ежедневно, и он понимал, что Гаарк не станет интересоваться причиной смерти того или иного из скотов.

— Мы не сделали того, что должны были выполнить сегодня. Я не буду докладывать об этой неудаче. — В голосе Карги слышалась скрытая угроза.

— Карга, то, что я тебе сказал, — это факт.

Слова ненавистного языка застревали у него в горле. У Ганса было такое чувство, что он изрыгает непристойности. Карга молча стоял перед ним, в его глазах застыло презрение, а правая рука поглаживала рукоять кнута. Ганс не обращал на это внимания. Он видел, как надсмотрщик выбил однажды кнутом глаза женщине, как он срывал у своей жертвы полосы кожи от плеч до ягодиц или захлестывал ремень вокруг шеи несчастного и медленно удавливал его.

Взгляд Карги переместился с Ганса на группу рабочих, окружавших котел с расплавленным железом.

— Если ты убьешь одного из них «в назидание», это ничего не изменит, — тихо произнес Ганс, не позволив прозвучать в своем голосе и намеку на эмоцию. Он знал, что рабочие слушают их беседу и боятся пошевелиться, чтобы не выделиться из общей массы. Надсмотрщик мог в любой момент в вспышке гнева убить одного из них, или десятерых, или всех — просто из-за дурного настроения, несварения желудка, неудачного свидания накануне вечером или вообще без причины — такова была участь бантагских пленников.

— Мы произведем сегодня еще одну разливку, — наконец отозвался Карга.

— Мой господин, мы столкнемся с той же проблемой завтра и послезавтра.

— Ты возражаешь мне, раб?

Ганс не ответил, смотря прямо в глаза Карге. Это было очень опасно. У бантагов смотреть в глаза собеседнику могли только равные по положению; если так делал скот, то это граничило с прямым бунтом. Он выдержал взгляд надсмотрщика несколько секунд и отвел глаза в сторону.

— Мой господин, я говорю тебе о факте, который невозможно изменить. Это то, что происходит с железом и машинами. Ты не можешь заставить работать машину так же просто, как сгибаешь свой лук. Их надо чистить и чинить.

— Чинить? Что-то сломали?

Ганс заметил, как вздрогнули пудлинговщики при этих словах. В прошлый раз, когда Карга решил, что кто-то из рабочих намеренно сломал инструмент, он бросил шестерых из них в расплавленный металл, после чего его ярость стала еще больше, так как кремированные тела смешались с железом и разливка оказалась испорченной. Как следствие, вся бригада была тут же уничтожена, и, пока не были обучены новые литейщики, работа на фабрике шла с отставанием от графика.

— Ты должен давать машине отдохнуть так же, как ты даешь отдыхать своему коню, господин. Упряжь и тетива изнашиваются и нуждаются в починке, то же самое происходит и с плавильной печью.

Ганс ожидал убийственной вспышки гнева со стороны надсмотрщика и был поражен, когда тот ограничился недовольным хмыканьем.

— Еще одна разливка, и мы сделаем так, как ты говоришь.

Ганс с трудом сдержал вздох облегчения, хотя его людям предстояло еще двадцать четыре часа непрерывной работы в темпе, который к рассвету, скорее всего, убьет или полностью истощит некоторых из них.

Низко поклонившись, Ганс не поднимал головы до тех пор, пока Карга не отвернулся от него.

— Иногда ты очень ловко играешь словами, скот, — бросил ему надсмотрщик. — Когда-нибудь я вырежу твой язык и съем его.

«И кто тогда будет управлять твоей фабрикой?» — подумал Ганс. Он понимал, что на Каргу постоянно давят сверху. Бантагам нужны были сталь и железо, десятки тысяч тонн драгоценного металла. Надсмотрщики, не справлявшиеся с поставленными задачами, снимались со своих постов, а в орде впавшему в немилость оставалось только одно — самоубийство.