В той поездке я впервые поняла, что Игорь Евгеньевич – не просто актер, чья игра на сцене меня волнует. Меня начало волновать и его нахождение рядом. Мы постоянно сталкивались – в буфете, в автобусе, за кулисами, на экскурсиях. Я заметила, что уже буквально спиной начинаю чувствовать его присутствие в одном помещении со мной. И тогда я очень испугалась. Нас же с первого дня учебы в театральном, с первых дней работы в театре учили, что мы не должны ни в коем случае иметь никаких романтических мыслей в отношении наших партнеров по сцене, только деловые отношения. Но сердцу не прикажешь. А я понимала, что в душе начинало назревать чувство – настоящее и очень мощное, справиться с которым я не могла. Однажды после спектакля мы с девчонками пошли смотреть на щеночков – дворовая собака ощенилась прямо за нашим отелем. Мы гладим этих щеночков, потом девчонки уходят, я внезапно остаюсь одна и вижу – ко мне идет Игорь Евгеньевич. Что со мной было! Я так растерялась, что практически перестала дышать. У меня тряслись руки. Он подошел, сел рядом на какой-то деревянный ящик. И не уходит. Мы гладили этих собачек, говорили ни о чем, и у обоих уши были красные, как у смущенных пионеров.

Обратно из Плевена мы ехали поездом через Киев. И Игорь пригласил меня к себе в гости (в Киеве тогда жили его родители, но они были в отъезде). Мы поехали большой компанией – актеры и актрисы театра, и я, студентка. Друзья Игоря с любопытством на меня посматривали, не понимая, зачем Игорю Евгеньевичу эта девушка.

После возвращения в Ростов я всячески избегала встреч с Игорем. Я не могла допустить мысль, что между нами что-то произойдет и потом нам придется продолжать работать в одном театре. Это было немыслимо. Но потом Игорь пригласил меня на свой день рождения, и я не смогла отказаться. Просто не нашла повода не пойти.

Там, на дне рождения, я впервые познакомилась с родителями Игоря – Евгением Аристарховичем и Ниной Тимофеевной. Они тогда приехали из Киева в Ростов, потому что накануне случилась чернобыльская катастрофа и было очень страшно оставаться в непосредственной близости от нее. Да и Игорю необходима была тогда поддержка родителей – все-таки с момента трагедии в его семье прошло еще совсем немного времени.

Я снова оказалась среди близких друзей Игоря, и опять на меня косо поглядывали, не понимая, как ко мне относиться и что я вообще тут делаю, в каком статусе и на каких правах. Но я не подавала виду. Игорь позвал меня на день рождения, значит, я имею полное право тут находиться. Я смотрела на него в его домашнем окружении, наблюдала, как он общается с друзьями и родителями, как они к нему относятся – и мне все это все больше и больше начинало нравиться.

В какой-то момент одна барышня, тоже работавшая в нашем театре, немного перебрала лишнего и решила произнести тост. «Мне, – говорит, – приснилась умершая жена Игоря Евгеньевича, и она велела мне ее заменить». Последовала буквально немая сцена. Получилось ужасно неудобно. Я сидела и не понимала, что делать со своим лицом, боялась на Игоря глаза поднять. Человек пытается изо всех сил справиться со своей трагедией, устраивает друзьям и близким праздник, а тут такая фраза. Я поняла, что пришла пора покидать теплую компанию, – вся эта неловкая ситуация лишний раз подтверждала правоту моей теории о том, что ни в коем случае отношений в театре быть не должно.

Но как-то в результате получилось так, что я осталась. И спустя некоторое время переехала к Игорю жить. Его мама меня кормила завтраком, потом мы ехали вместе на репетицию в театр. Поначалу мы опасались заходить в здание вместе, чтобы наши сослуживцы не рассекретили нас. В театре слухи, тем более такие, распространяются быстро. И неизвестно, кто как их интерпретирует. Поэтому Игорь первым выходил из троллейбуса, в котором мы ехали, и быстро шел вперед, а я не спеша шла следом, не догоняя его. Но вскоре держать отношения в тайне уже стало невозможно, и однажды утром Игорь подождал, пока я выйду из троллейбуса, взял меня за руку и не отпускал до самого театра. И вот мы проходим в таком виде в двери театра, мимо вахтерши, мимо сослуживцев, все вокруг нас стоят в изумлении и не могут ничего сказать. В тот день, думаю, коллегам было что обсудить. А мы перестали скрываться.

На некоторое время пришлось расстаться. Дело в том, что нашего руководителя курса и главного режиссера Ростовского академического театра драмы Алексея Александровича Малышева внезапно из Ростова перевели в Тулу. А мы не могли без него закончить курс. И он придумал следующую схему. Мы должны были сдать досрочно все общие предметы – историю театра, все теоретические дисциплины, а потом переехать в Тулу и там уже закончить учебу. Нас поселили в общежитии на самой окраине города. Это было здание на самом краю заснеженного поля, через которое мы каждое утро плелись к трамваю, мерзли на ветру, ожидая его, и потом ехали в театр, в самый центр города.

Тульский драматический театр оказался прекрасным во всех отношениях – и с точки зрения архитектуры, и по репертуару. Меня очень впечатлили местные заядлые театралки. Дамы приходили в театр, нарядно одетые, в платьях и бусах, обязательно переобувались в туфельки, брали с собой театральные сумочки, расшитые бисером, и выглядело все это невероятно трогательно.

Мы очень быстро перенесли на сцену тульского театра свой любимый «Айболит-86» и вновь стали играть его во время зимних каникул. С той только разницей, что в Ростове я играла по три спектакля в день, а тут по два. Так мы влились в труппу местного театра.

А еще я именно там сыграла одну из первых своих серьезных ролей – главную женскую роль в очень непростом спектакле под названием «Звезды на утреннем небе», где речь шла о четырех девушках самой древнейшей профессии, которые на время Олимпиады были выдворены в какой-то небольшой подмосковный городок, и с ними происходили коллизии на грани жизни и смерти. У моей героини была сложная ситуация – ее оболгали, заявив, что якобы застали в неоднозначной ситуации у кого-то в комнате в студенческом общежитии, и это было своего рода клеймо. Она разозлилась и сказала во всеуслышание: «Да, я такая!», хотя не имела никакого отношения к этому случаю. Ее просто с кем-то спутали. И мою героиню вместе с настоящими жрицами любви выдворили за сто первый километр. Роль изначально досталась другой актрисе с нашего курса, но у нее случился приступ аппендицита. И в спектакль быстро ввели меня, у меня было буквально два дня, чтобы выучить роль и подготовиться. В это время в театр должна была нагрянуть комиссия из Москвы, а это было очень важное для Тулы явление. Поэтому режиссер, Владимир Михайлович Шапиро, лично занимался со мной. Брал меня буквально за руку и водил по мизансценам, объясняя: «Здесь говоришь вот так, здесь делаешь вот это». Потом мне выдали текст и сказали: «Учи». Я учила его честно до шести утра, он уже не лез, но я старалась, как могла. Повторяла роль, когда ехала в трамвае, но все равно понимала, что не выучила ее даже близко – объемы там были какие-то нереальные.

Волновалась я еще и потому, что впервые в жизни у меня была сцена, когда моей героине надо было раздеться. Она снимала только верхнюю часть гардероба, да и с режиссерской точки зрения это было решено очень гуманно – осветитель направлял на меня очень слабый луч света, и я в этом луче как будто светилась, все обозначалось чисто символически. А сцена была ключевая. Моя героиня попала после автомобильной аварии в больницу, была она в тот момент в боевом раскрасе, пластиковых серьгах – все, как полагается. И вот она сидит на больничной койке, на помосте в самой глубине сцены, ей приносят таз с водой, увлажняют полотенце и начинают им смывать с ее лица косметику, ссадины. Протирают ей руки, потом тело до пояса. Все это символизировало омовение, очищение героини. Я потом спрашивала всех своих однокурсников, как выгляжу в этой сцене, и меня все заверяли, что свет едва высвечивает меня в глубине сцены, а я выгляжу трогательно и вовсе не пошло.