зову, ужины и обеды мне в мои покои не подают, как я ни прошу, только когда муж на них прикрикнет, да и то мужа моего по старости бояться совсем перестали. Все теперь слушаются молодого графа, а он мне не друг, не любит меня, при всех, когда мужа моего нет, ругает глупой. А вчера, когда я к обеду не успела, мне от бремени дурно было, так они есть стали без меня, а когда я пришла, так сноха моя, жена среднего сына моего мужа, вскочила из-за стола, сказала, что от меня ее тошнит и что я невыносима, и выбежала. А муж мой молчал, за меня не заступался и не бранил ее, уже и сил у него нет на это, а они этим и пользуются. И уже верховодит всем молодой граф, иной раз мужа моего не зовет за советом, а сам все решает. А когда встречает меня в замке, так делает вид, что меня не видит, словно я дух бестелесный. И так я живу изо дня в день, и только в муже и в мыслях о вас утешение нахожу. А тяжесть моя уже велика, уповаю на Матерь Божью, что разрешусь к февралю или чуть позже, и ежели решит Господь, то вам к февралю племянник или племянница будет. Повитуха сказала, что мальчик, она по чреву моему так решила. Поди, врет, она стара, уже и из ума, кажется, выжила. Но в феврале всяк узнаем, если, конечно, не сживут меня со света родственнички мои. Целую ваши руки и молю Господа, чтобы увидеть вас, но в замок к нам не приезжайте, тут вас беда ждать будет. А мальчику можете доверять, он единственный, кто меня тут, в замке, жалеет.

Графиня Брунхильда фон Мален».

Глава 10

У Волкова кулаки сжались так, что скомкал он письмо, захлестнула его такая злоба, что аж вздохнуть было невмоготу. Пришлось даже о стену рукой опереться. Мальчишка-паж, что стоял рядом, был ни жив ни мертв, шевелиться боялся, видя, как лицо кавалера становилось белым, когда он чтение заканчивал. Лютая ненависть клокотала в груди кавалера, заливала его злобой до самой макушки. Всех! Всех холопов, что нашел бы в замке, всех бил бы, и не руками бил, а кол взял бы, выбивал из быдла всю их спесь вместе с поганой их требухой, а самых злобных и заносчивых, тех, что больше всех донимали его Брунхильду, так с крепостной стены кидал бы в ров. И родственничкам не спустил бы, пусть они самые благородные. Уж поганое семя Маленов не простил бы, а ту дуру, сноху, что свое бабье небрежение его Брунхильде так открыто выказывала, так солдатам отдал бы – уж потешились бы солдаты благородным мясом.

И вправду, ему двух сотен солдат хватило бы, чтобы взять замок графа. Замок этот скорее для красоты, чем для войны. Его полукартауна любую стену замка за день развалит. Только пожелай он, и все получат по заслугам. Да вот желать он этого не будет. Не поведет солдат, не потащит к замку пушки. Нет. Хоть и кипела в нем кровь, хладный ум уже брал свое. Кавалер думал и думал, что ему делать. И казалось бы, что тут поделать можно, когда, несмотря на победы твои, местная земельная знать тебя и близко своим считать не желает, а желает расправы над тобой, хоть не своими руками, так руками сеньора? «Оскалились волки, и граф молодой – их предводитель. Выскочкой меня прозывают, псом безродным, не по нраву я им. Боятся моих побед, горцев боятся, что горцы придут и в их наделы, что силен я, сильнее любого из них – все это им не по нутру».

А разве по-другому быть могло? Конечно нет, и Волков понимал это. И чтобы выжить тут, чтобы не пасть в бою с горцами, в застенках курфюрста не очутиться, ему нужно быть еще сильнее, еще хитрее. И как это ни странно, но ситуация с Брунхильдой и с ее притеснениями в замке графа была ему на руку.

Юный паж уже устал ожидать, когда кавалер наконец прекратит скрипеть зубами от злобы и что-нибудь скажет ему. И Волков разжал кулак со скомканным письмом и заговорил:

– Графиня пишет, что я могу вам доверять.

– Графиня добра ко мне, я буду служить ей и старому графу как должно, – важно отвечал Теодор Бренхофер. – Соизволите ли писать ответ?

– Нет, на словах передадите. Запомните слова мои.

Юноша понимающе кивнул.

– Госпоже графине скажите, что беды ее я принимаю как свои, что найду способ за всё взыскать с ее обидчиков.

– Беды ее вы принимаете как свои, – кивнул паж. – И за всё взыщете с обидчиков.

– И еще скажите, чтобы держалась, как могла, ибо до февраля не так много времени осталось. Рождество – и вот он уже, февраль. Скажите, что родить ей лучше в доме мужа. А уж как родит и в приходской книге запишет чадо, так можно будет и сюда уезжать, тут ей спокойнее будет.

– Я это запомнил, – кивал мальчишка. – Родить ей лучше в доме мужа, а потом и сюда в Эшбахт переезжать можно будет.

– Еще скажите, что спасла она меня, предупредив о подлости, что она любимая моя сестра и что я как никто другой жду своего племянника.

– И это я запомню.

Волков достал два талера, один протянул пажу.

– Ничего не забудьте, передайте все, как я сказал.

– Не волнуйтесь, кавалер, все передам, – обещал паж, принимая монету с поклоном.

– Берегите графиню, – продолжал Волков, протягивая ему второй талер, – и за каждую неделю я вам буду платить по монете. Будьте настороже. Если вы увидите, что госпоже графине угрожает опасность, так хватайте ее и везите сюда немедля.

– Я все исполню, как вам нужно, я не брошу графиню в беде.

– Скажите, а старый граф совсем уже без сил?

– Господин граф стал засыпать на обеде, – только и ответил паж.

Да, Брунхильда оставалась почти одна в окружении злых людей, мальчишка-паж и старый муж были не в счет. Но ей нужно было прожить там всего полтора месяца. Всего полтора месяца до родов.

– Умеете этим пользоваться? – спросил он у пажа, прикоснувшись к рукояти кинжала, что висел у того на поясе.

– Я брал несколько уроков, – уверенно сказал Теодор Бренхофер. – И еще я часто хожу в гимнастический зал смотреть, как господа упражняются.

Волков вздохнул.

– Не отходите от графини. Будьте при ней, даже когда она идет в дамскую комнату. Стойте у двери. Ее жизнь и