сколько ему лет. Вроде и не старик сорокалетний, но и не безусый юнец.

— Какой из меня командир? — искренне удивился Григорий. — Неужто никого из пёхов не осталось?

— Может и есть кто, но не признаются, — засмеялся штурмовик. — Так что, как ни крути, а ты себя уже в бою не раз показал должным образом и народ тебе доверяет. Не журись, летун, командуй. А мы, если что, подсобим.

— В помощники ко мне пойдешь? — глянул в упор на бойца Дивин.

Тот немного помедлил с ответом. Поскреб в затылке, а потом махнул рукой.

— Ладно, давай.

— Тогда подсказывай, что сейчас нам нужно делать? Кстати, тебя как звать-величать?

— Силантий я. Ушаков. Красноармеец-лейтенант. Из танкистов. А делать известно что: выставить охранение и спать.

— Да ладно? — поразился Григорий. — Серьезно?

— Разумеется, — окинул помещение внимательным взглядом Ушаков. — Да ты и сам посмотри: многие и без команды уже дрыхнуть завалились. Сил-то потратили много.

Экспат оглянулся. И правда, многие штумбатовцы уже расположились на полу, прямо среди трупов убитых немцев, которых никто и не подумал убрать, закутались в шинели и спали мертвым сном.

— Вот так-так! — только и вымолвил ошарашено Дивин.

— Ничего, привыкнешь, взводный, — хлопнул его по плечу бывший танкист.

Бои за город шли несколько дней. Сколько точно, Григорий уже не мог сказать — время перепуталось, смешалось, и в мозгу отчаянно пульсировала лишь одна мысль: «Почему я еще живой?» Экспат механически передвигался, командовал, шел в атаку, дрался, но все это делал так, будто был бездушным роботом, которым управляет неведомый оператор, засевший где-то далеко-далеко от передовой.

Здорово помогала артбатарея, которая шла в боевых порядках батальона. Орудия мастерски давили очаги сопротивления фашистов, выкуривая их из самых защищенных мест. Но через какое-то время фрицы постепенно выбили их все и штурмовики снова брали дома отчаянными атаками, переходящими в жестокие рукопашные схватки.

Однажды пришлось совсем туго. Поредевший взвод пошел на приступ длинного двухэтажного здания, огороженного кованной решеткой. В садике перед домом укрыться было негде — деревья или срублены, или их стволы совсем тоненькие — не спрячешься. А огонь фрицы открыли ураганный — пулеметы стригли буквально каждый клочок земли.

Дивин, вжавшийся в узкую промоину, боялся поднять голову. Какая уж тут атака? Того и гляди, гансы подойдут поближе и забросают гранатами. И сделать ничего нельзя.

Спас комбат. Он послал в обход вторую роту и она ударила по опорному пункту с тыла. А когда там завязался ближний бой, и взвод экспата быстро преодолел сад и ворвался в здание. Сколько осталось в живых бойцов? Григорий провел перекличку и поразился. В строю было человек пятнадцать. Причем, многие не один раз ранены. Дивин мимоходом заглянул в чудом сохранившееся зеркало в одной из комнат и застыл. Оттуда на него смотрел высокий худой парень с изможденным чумазым лицом и лихорадочно блестевшими глубоко запавшими глазами. Грязный ватник перехвачен портупеей. На плече болтается автомат с расщепленным прикладом. Из-под левого рукава виднеется кисть, замотанная серым бинтом с кровавыми пятнами. Красавец, что и говорить.

— Кощей, тебя на связь комбат требует, — окликнул его один из штурмбатовцев.

Экспат вздохнул, отвернулся от зеркала и пошел к телефонистам.

— Все понимаю, — доносился сквозь помехи сильно искаженный голос подполковника Пыркина. — Сколько, говоришь, бойцов осталось? Пятнадцать? Принял. Пришлю тебе из резерва человек двадцать — двадцать пять. Больше нет, даже не проси. Пушки? Нет пушек. Батарею минометов дам. И два пулеметных расчета. Откуда такая щедрость? Так вокзал тебе предстоит взять. Да, понимаю все, трудно. Но…надо, Кощей!

И опять крадучись пробирались штурмбатовцы по развалинам, по дымящимся обломкам. Иногда вступали в скоротечные схватки, давили немцев и снова упрямо шли вперед. Пока не уткнулись в паутину рельсов. Вокзал.

С криком «ура» кинулись в атаку. Дивин бежал вместе с остальными, спотыкался о шпалы, подлезал под вагоны. Стрелял на вспышки, швырял гранаты, раздавал указания. Уже и не обращал внимания на густые огненные трассы, черные разрывы мин и снарядов. Притупилось уже давным-давно чувство страха, исчезло.

Вот и платформа. Экспат подтянулся, вскарабкался на нее. Тут же откатился влево, уловив, что сейчас именно в это место, где он только что находился, воткнется винтовочная пуля. Срезал замеченного фрица короткой очередью, кинулся в сторону — под защиту глухой стены, повернулся, чтобы посмотреть, как идут его бойцы, и в этот миг невидимая железная палка со всего размаха ударила его по ноге. Григорий вскрикнул и упал.

Кончилось. Все кончилось: бой, взрывы, огонь…

Очнулся Дивин потому, что кто-то начал лить ему на лицо ледяную воду. И сразу же мучительная, тянущая боль из ноги заполнила все тело, каждую его клеточку. Григорий застонал.

— Кто здесь?

— Не дергайся, взводный, тут из живых только мы с тобой, — Ушаков неловко, одной рукой, приподнял голову экспата и влил ему в рот воду. — Попей, малек.

— Спасибо. А ты сам-то как?

Силантий скривился.

— В плечо вдарило. Рука, будто плеть.

— Давай помогу, — приподнялся Григорий. — Не то кровью истечешь.

Вдвоем кое-как перевязали, как смогли, друг дружку. Ушаков все порывался сходить за санитарами. Экспат немного подумал и все же отпустил его, хотя и страсть как не хотелось оставаться одному без возможности скрыться. Хорошо еще, что бой ушел вперед, и громыхало где-то далеко от вокзала.

— Не ссы, взводный, я обязательно вернусь за тобой! — пообещал напоследок бывший танкист. И неловко спрыгнул с платформы. Выругался и тихонько побрел между искореженными вагонами.

Григорий проводил его долгим взглядом и уселся поудобнее. Товарищ, перед тем, как уйти, подтащил к нему еще один ППШ, несколько гранат, подобранных у убитых, и немецкий ранец с продуктами и водой. Жить можно. Главное, чтобы Силантий дошел до наших.

Медленно опустилась ночь. Подмоги все не было, и Дивин забеспокоился. Один, в темноте, раненый — стало немного жутко. Черт его знает, кто может набрести на него. Хорошо, если свои. А вдруг фрицы?

Экспат до боли напрягал зрение, пытаясь уловить движение. Ничего. А ту еще, как на грех, начало знобить. И нога загорелась болью. Перед глазами поплыли разноцветные пятна. Не чуя своего тела, Григорий пополз куда-то, не отдавая отчета, зачем он это делает. Сам не заметил, как дополз до края платформы и кубарем полетел вниз, больно ударившись о рельсы. И от жгучей боли вновь потерял сознание.

А когда очнулся, то не сразу, а через несколько минут, понял, что его несут на носилках.

— Эй, кто там, — слабо окликнул он, сунув руку за пазуху. «Лимонка» — последний привет фашистам — оказалась на месте. Палец нащупал чеку.

— Не балуй, — раздался строгий голос из темноты. — Свои! Лежи спокойно.

Дошел, значит, Ушаков. Сообщил, рассказал, где оставил раненого товарища и к нему выслали санитаров. Григорий расслабился. Озноб пробирал все сильнее, холод проникал все глубже внутрь тела, и лишь в ноге по-прежнему горело огнем.

Несли его долго. Экспат несколько раз терял сознание. А когда выплывал из черноты беспамятства, то снова слышал тяжелое дыхание санитаров и их скупые переговоры. Иногда они осторожно опускали носилки на землю и садились передохнуть. Услышав стук зубов Григория, нашли где-то немецкую шинель и укрыли его ею с головой. Фрицевская одежа пахло противно, но давала немного тепла.

— Пришли! — услышал, наконец, заветные слова Дивин. — Санбат. Теперь тебя врач осмотрит.

Положили на пол полуразрушенного дома. Рядом стонали в бреду, задыхались и матерились другие раненые. Григорий немного приподнялся. В комнате напротив располагалась операционная. Там звякало железо и тянуло наружу кровью, гноем и терпким запахом лекарств.

Кто-то прошел между бойцами. Склонился над экспатом и подсветил себе фонариком.

— Этого ко мне на стол.

Сдернули сапог, разрезали штанину и безжалостно отодрали присохшие бинты. Григорий заорал.

— Терпи, друг, — тихо сказал врач, чье лицо нельзя было рассмотреть целиком из-за повязки. — Нога у тебя совсем плоха. Придется резать.

— В смысле «резать»⁈ — вскинулся Дивин. — Я –летчик. Мне без ноги как в самолете?

— Плохая нога, — повторил врач. Повернул голову и отрывисто приказал сестре. — Готовьте к ампутации!

Глава 12

— Справку давай, — Карпухин требовательно протянул руку. Взял бережно