Да что отразилось бы на его лице, кроме сильного желания уснуть. Две ночи и два дня. Или, если хотите большей точности, сорок восемь часов. Все это время он пытался справиться с бессонницей.

После тяжелого, не приносящего облегчения сна два с половиной дня уединения в кабинете. Два с половиной дня самой продолжительной в его жизни бессонницы. Два с половиной дня самых интересных и самых тоскливых. Самых значимых и самых бесполезных. Самых неоспоримых и самых загадочных… «самых» во всех отношениях.

В любом случае Лео был еще в состоянии понять, что бессонница была спровоцирована не только волнениями относительно уже произошедшего и происходящего сейчас. Было еще одно техническое неудобство: в моменты кризиса ему была совершенно необходима Рахиль. Обнять жену за талию, проскользить ладонью по ее бедрам, почувствовать мягкую податливость знакомого тела. Это было единственное успокоительное средство, которым Лео злоупотреблял все годы их брака. Но на этот раз Рахиль (не говоря уже о ее бедрах и талии) была недосягаема.

После своего бегства Лео несколько минут еще ждал ее. Взволнованный, испуганный, не веря, что сможет выдержать ее взгляд, но он ждал ее. Она сейчас спустится. Мы будем ругаться. Кричать. Орать. Может, дойдем и до рукоприкладства. Но потом она даст мне возможность все объяснить. И все уладится… Но время шло, и уверенность Лео слабела. По мере того как вокруг сгущались сумерки, внутри него росло беспокойство.

Затем он почувствовал головокружение и ломоту во всем теле. Это усталость? Лео вспомнил об одном споре с женой, который случился во время ремонта в их полуподвале. Рахиль хотела приобрести ужасный раскладной диван, Лео же оставался верным дорогущему и бесполезному честерфилду, обитому ярко-красной кожей.

«Послушай, ты уже и так потратил астрономическую сумму на меблировку верхних этажей. Позволь хоть здесь применить немного практичности, которую ты так презираешь». К счастью, в тот раз она победила. Иначе у него не было бы сейчас этого удобного ложа. Превратив диван в кровать, Лео надеялся заснуть как убитый. Но что-то пошло не так. Это была настоящая пытка: заснуть он не мог никак.

Зря он погасил свет. В темноте пространство приобрело ужасающие размеры: сейчас комната напоминала необъятную пещеру Полифема. Мать всегда рассказывала ему эту проклятую историю про Одиссея и Полифема, когда Лео был маленьким и не хотел спать. Казалось, она делала это нарочно (Лео так и не смог понять, любила ли его эта женщина или ненавидела). Но почему он именно сейчас вспомнил эту историю про Полифема и его пещеру, ведь он тысячу лет ее не вспоминал? Огромная пещера, вход в которую завален огромным камнем. Ну, детки всего мира, можете представить что-нибудь страшнее?

Итак, как только Лео выключил свет, ему показалось, что подушка у него под головой раздувается. Он чувствовал себя как маленькая рыбка в океане. Но именно тогда, когда он начал поправлять подушку, чтобы не потеряться в бесконечном пространстве, ему вдруг стало не хватать воздуха, как будто гигантская пещера вдруг уменьшилась в размерах. Еще немного, и она раздавила бы его. Тогда, почти задыхаясь, Лео встал, включил свет и стал вышагивать по комнате. Вот в чем был секрет: двигаться, утомить себя, как это делают дети. И, как дети, не выключать свет. А потом снова лечь в кровать и ждать благоприятного момента. И не думать. Не думать о себе. Забыть хоть на мгновение, кем он был. Забыть невероятную историю, в которой он был главным героем. Постепенно, после двух мучительных дней ему это удалось. Лео забыл все: почему он там оказался, чем он рисковал, а потом Рахиль, сыновей, программу новостей, коллег, университет, ту проклятую девчонку, ту проклятую девчонку… Его организм как будто отказался бодрствовать. Как будто его мозг и тело, чтобы не сойти с ума, призвали на помощь забвение и забытье. Но только бог знает, чего стоили Лео эти моменты покоя! А возвращения в реальность были просто ужасны. Обычно где-то на горизонте его абстрактно воображаемого пейзажа возникала какая-нибудь конкретная деталь, способная запустить в ход пыточную машину: например, жареная картошка Филиппо, тяжелое дыхание Самуэля, молчание Рахили… И так, подобно пациенту, которому поставили диагноз смертельной болезни и который, просыпаясь после спокойного сна, вспоминает вдруг о своем смертном приговоре, Лео чувствовал, как на него накатывает волна паники. Огромная волна, идущая издалека. Изнутри. Страх концентрировался на нескольких квадратных сантиметрах, где-то в диафрагме. Ноги дрожали, в ушах звенело, кровь закипала. Лео готов был биться об стенку головой, чтобы только освободить ее снова. Но это уже было невозможно. Вернуть все назад не получалось. Теперь Лео Понтекорво больше не человек. Теперь Лео Понтекорво — это все его смущение. Весь его стыд. Весь его страх. Он начинал бормотать или, может быть, молиться: «Меня хотят уничтожить… меня хотят уничтожить… меня хотят уничтожить…» Эти слова, в сто раз менее сильные, чем смысл, который он в них вкладывал, оказались на удивление действенным заклинанием.

После почти двухдневной борьбы, когда он уже почти уверился в том, что никогда больше не уснет, потому что бессонница — это его кара, его смертный приговор, Лео уснул.

Он проснулся несколько минут назад. Скоро светает. Должно быть, ему снилось море слез. Во сне он только и делал, что плакал. Поэтому, как только Лео проснулся, он потрогал щеки руками, удостоверился, что они абсолютно сухие. Положил левую руку между колен, чтобы согреть ее. Меж тем правую руку он вытянул вверх, коснулся черепа, точнее, вьющихся волос, в которые Лео запустил пальцы, чтобы предаться размышлениям, продлившимся две ночи и два дня.

Сейчас та же рука возится со съежившимся членом, пытаясь направить его в раковину.

Пока Лео опорожнял свой мочевой пузырь, его вдруг озарило (так часто бывает в кино и почти никогда — в жизни). Ему на ум вдруг пришел Анзер. Свет и снег Анзера. Наверное, потому, что в последние два дня мучительного внутреннего диалога в его мозгу рождались только контрастные образы. Большое и маленькое. Спокойствие и ужас. Сон и бодрствование… А что можно было противопоставить густой темноте, в которой он проснулся сейчас, как не искристый блеск тех дней, проведенных в горах? Не были ли воспоминания о том благословенном свете вызваны сегодняшним мраком и безмолвием? Да, возможно, чтобы объяснить причину своего нынешнего положения, когда он, напуганный, одинокий, мочится в раковину, не имея больше мужества посмотреть на себя в зеркало, Лео надо было вспомнить одну простую вещь, такую мирную и легкую, мерцающую и невыразимую, — его последние каникулы с семьей в швейцарских снегах.

Несколько двусмысленных ситуаций, пережитых в горах, были вызваны, так сказать, общим напряжением. Ничего более. Небольшая супружеская перепалка за пару недель до отправления в Анзер. Все началось с каприза Самуэля: этот избалованный мальчишка пожелал взять Камиллу с собой в Швейцарию. Рахиль сказала ему, чтобы он даже не думал об этом.

«Почему нет?»

Как это почему? Какие здесь могут быть объяснения? Потому что Камилла и Самуэль слишком маленькие, чтобы ездить вместе на каникулы. Потому что присутствие чужого человека доставит неудобство папочке и Филиппо, а она не может этого допустить. Рахиль искренне удивляло согласие родителей Камиллы. С каким легким сердцем они отпустили дочь на рождественские каникулы из дому.