«Итак, Ханс Баринг{2}, — строчил я, — предпринял еще одну…» Нет! «Очередную неудачную попытку ознакомить нас с подробностями жизни и творчества ряда известных…» Нет. «Выдающихся»? Нет, это уж точно не подходит, я задумался. «…Исторических личностей, и мы в очередной раз умираем от скуки. Назвать только что вышедшую из-под его пера биографию живописца…», — нет, — «…художника Жоржа Брака неудачной, вероятно, означает оказать слишком большую честь этой книге, которая…» Я прикусил карандаш. Вот сейчас, сейчас я его припечатаю… Я представил себе, с каким лицом Баринг будет читать мою статью, но так ничего и не придумал. Писать злобную рецензию — такое занудство, совсем не в кайф, даже не ожидал.

Наверное, я просто устал. Потер подбородок, щетина противно покалывала ладонь, нужно было во что бы то ни стало побриться. Я отложил карандаш и прислонился виском к оконному стеклу. Пошел дождь. Капли ударялись о стекло и уплывали против направления движения. Я моргнул, дождь пошел сильнее, казалось, капли, разбиваясь о стекло, растекаются рожицами с круглыми глазами и ртами, я зажмурился, вслушиваясь в стук барабанящих капель, задремал и несколько секунд не мог понять, где я. Ощущение было такое, будто я парю в бесконечном пустом пространстве. Когда я открыл глаза, по стеклу растекалась вода, деревья намокли и грузно клонились под тяжестью влаги. Закрыл блокнот и убрал его в чемодан. Только тут я заметил, какую книгу читает мой попутчик, — «Позднее творчество Пикассо» Ханса Баринга. Мне это не понравилось, — будто насмешка какая-то.

— Дрянь погода! — сказал я.

На мгновение он оторвался от книги.

— Не шедевр, правда? — я показал на халтуру Баринга.

— А по-моему, интересно, — возразил он.

— Это потому, что вы не специалист.

— Возможно, — отозвался он и перевернул страницу.

Я откинул голову на валик, после ночи в поезде до сих пор болела спина. Достал сигареты. Дождь постепенно стих, из тумана уже показались первые горы. Зубами вытащил из пачки сигарету. Щелкнув зажигалкой, я вдруг вспомнил «Натюрморт с пламенем и зеркалом» Каминского: трепещущие извивы светлых мазков, над которыми взметнулся остроконечный язычок пламени, точно пытаясь вырваться с плоскости холста. В каком году он его написал? Не знаю. Надо было лучше готовиться.

— Здесь не курят.

— Что?

Мой попутчик, не поднимая глаз от книги, показал на перечеркнутую сигарету на стекле.

— Всего одну затяжку!

— Здесь не курят, — повторил он.

Я бросил сигарету на пол и растоптал, стиснув зубы от злости. Ну хорошо, он сам виноват, теперь я с ним больше и разговаривать не стану. Я достал «Комментарии к творчеству Каминского» Коменева, карманного формата, с бледной печатью и непролазной путаницей сносок. Дождь перестал, в просветах между облаками засквозило голубое небо. Усталость все не проходила. Но спать нельзя, мне вот-вот выходить.

Вскоре я, поеживаясь, брел по крытому перрону, с сигаретой в зубах и стаканчиком дымящегося кофе в руке. В туалете включил бритву, она не работала. Значит, и здесь нет электричества. У входа в книжный магазин торчала вращающаяся стойка с карманными книгами в мягкой обложке: «Рембрандт» Баринга и «Пикассо» Баринга, — а в витрине, само собой, красовалась новинка «Жорж Брак{3}, или Открытие куба» Баринга, целая кипа, на сей раз издали в твердом переплете. В аптеке я купил два одноразовых бритвенных станка и тюбик пены. Вагон местного поезда был почти пуст, я откинулся на мягкую спинку кресла и тут же закрыл глаза.

Когда я проснулся, напротив сидела молодая женщина, рыжеволосая, с пухлыми губами и продолговатыми, узкими ладонями. Я посмотрел на нее, она сделала вид, будто не замечает. Я подождал. Когда она на секунду встретилась со мной глазами, я улыбнулся. Она посмотрела в окно. Но потом поспешно откинула со лба волосы, полностью скрыть смущение ей не удавалось. Я улыбаясь смотрел на нее. Через несколько минут она встала, взяла сумку и ушла.

Вот дурочка, подумал я. Может быть, сейчас ждет меня в вагоне-ресторане, но мне наплевать, вставать не хочется. Стало душно; горы то приближались, выплывая из дымки тумана, то удалялись, утопая в мареве, на скалах повисли клочья облаков, мимо пролетали деревни, церкви, кладбища, фабрики, по проселочной дороге полз мотоцикл. Потом снова луга, леса, луга; люди в комбинезонах выкладывали на шоссе дымящийся асфальт. Поезд остановился, я вышел.

Всего одна платформа, полукруглый навес над входом, маленький домик со ставнями, усатый железнодорожный служащий. Я спросил, когда отходит мой поезд, он что-то сказал в ответ на совершенно незнакомом диалекте, я не понял ни слова. Спросил еще раз, он еще раз попытался объяснить, мы беспомощно посмотрели друг на друга. Тогда он подвел меня к стенной доске «Время отправления». Разумеется, мой поезд только что ушел и следующего теперь придется ждать целый час.

В ресторане вокзала я оказался единственным посетителем.

— Что, туда, в горы? Путь-то неблизкий, вам еще ехать и ехать, — сказала хозяйка ресторана. — Вы что, туда в отпуск?

— Вот и не угадали, — ответил я. — К Мануэлю Каминскому.

— Сезон выбрали не самый удачный, но несколько погожих деньков вам точно выпадет. Это уж будьте уверены.

— К Мануэлю Каминскому, — повторил я, — Мануэлю Каминскому!

— Не знаю такого, — откликнулась она. — Не из местных он…

— Он уже двадцать пять лет здесь живет, — сказал я.

— Значит, он не отсюда родом, — констатировала она, — я так и знала.

Кухонная дверь распахнулась, толстяк поставил передо мной тарелку супа сплошь в блестках жира. Я какое-то время неуверенно разглядывал его, потом проглотил несколько ложек и сказал хозяйке:

— Как у вас хорошо.

Та снисходительно улыбнулась.

— В сельской местности, на природе, даже здесь, на этом вокзале. Вдалеке от суеты, среди простых людей.

— О чем это вы? — спросила она.

— Вдали от интеллектуалов, этих манерных снобов с университетскими дипломами. Среди людей, до сих пор ощущающих родство со своими коровами, со своими полями, с этими горами. Среди людей, которые рано ложатся и рано встают. Живут, а не вечно предаются бесплодным размышлениям!

Она хмуро посмотрела на меня и вышла; деньги я оставил на столе, чаевых не дал В восхитительно чистом туалете я побрился, как всегда, неловко: пена окрасилась кровью, а когда я ее смыл, на лице, внезапно покрасневшем и вызывающе голом, проступили темные царапины. Ну, где лысина? Что за бред, да откуда он вообще это взял? Я покачал головой, двойник в зеркале меня передразнил.

Поезд был крошечный: маленький локомотив и всего два вагона, с деревянными сиденьями, без багажного отделения. Двое рабочих в грубой спецодежде, старуха. Она посмотрела на меня и произнесла что-то на непонятном диалекте, эти двое засмеялись, поезд тронулся.