Несколько месяцев спустя, двенадцатого мая 1885 года в Лондоне Беннет и Годли стояли перед членами медицинских и хирургических обществ. При беспрецедентном скоплении слушателей они докладывали об операции и о теоретических принципах, которые сделали этот шаг возможным. Главный вывод гласил: удаление опухоли мозга возможно, техника же требует тщательной доработки. Оба врача, как и я сам, задавались вопросом, сколько времени на это потребуется в действительности, сколько неудач придется потерпеть и сколько препятствий нужно будет преодолеть. Но они могли быть по праву убеждены, что дали огромный толчок к развитию этой области медицины.

Наполненные болью декабрьские дни 1884 года, когда я покидал Лондон – и это путешествие стало возможным только благодаря большим дозам морфия, – были последней вехой в истории моей желчнокаменной болезни. Это началось приблизительно восемнадцать лет назад. Болезнь в той или иной степени напоминала о себе, поэтому много раз я предпринимал попытки найти хирургическое решение моих проблем с желчным пузырем. Более десяти лет назад мой недуг заставил меня пережить новую агрессивную фазу его развития.

Восьмого января 1867 года, во второй половине дня я вернулся из Англии в Париж, еще переполненный впечатлениями от встречи с профессором Листером в Глазго и от его открытия антисептических свойств карболовой кислоты. Около двадцати лет до этого, после первого применения наркоза, у меня возникло убеждение, что начинается новый этап развития хирургии. Впервые войдя в больничную палату, которая не была пропитана тяжелым смрадом разлагающихся ран, впервые взглянув на послеоперационные швы, на которых отсутствовали признаки нагноения, я был до глубины души поражен. Тогда, пребывая в с трудом сдерживаемом нетерпении, я не мог предвидеть, что пройдет более десяти лет до того момента, когда листеровское изобретение, встречая сопротивление, все же захватит мир хирургии, привычный к инфекциям и раневой лихорадке. Итак, восьмого января на восемь часов вечера у меня был запланирован ужин в маленьком, но изысканном парижском ресторане с доктором Мэрионом Симсом, всемирно известным, на тот момент практикующим в Европе американским врачом-гинекологом. Я даже не мог предположить, какое тягостное разочарование принесет мне этот вечер, и не догадывался, какую роль сыграет Симс в моей дальнейшей судьбе.

Симс уже много лет не бывал на родине. Он появился на свет в семье фермера в нищем, забытом Богом местечке Ланкастер Кантри в Южной Каролине и проводил свои первые операции в подчревной области на негритянках, будучи сельским врачом в одном из южных районов Алабамы. Когда в Америке началась Гражданская война, он был направлен в научную командировку по Западной Европе. В Париже он представил метод лечения вагинальных фистул и тем самым произвел сенсацию среди парижских хирургов. В 1862 году он вернулся в Нью-Йорк. Как уроженец Юга, он не мог примириться с событиями на Севере. Поэтому, бросив всю свою собственность в Нью-Йорке, в июле 1863 года он со своей семьей отправился в Европу. С тех пор он жил между Францией и Англией, куда к нему устремились толпы состоятельных пациенток. Его услугами пользовались герцогиня фон Гамильтон, равно как и императрица Евгения, супруга Наполеона III, для обследования и лечения которой потребовалось провести не одну неделю во дворце Сент-Клу. Он никогда не делал тайны из его патриотических чувств по отношению к южанам и жертвовал большие суммы для жертв «разбойничьих набегов» северного генерала Шермана на Олд Ланкастер. Тот факт, что большую часть войны я провел в лазаретах северян, никак не повлияло на наши с Симсом отношения. В 1861 году я неоднократно помогал его чудесной жене Терезе и его семерым детям, когда они еще жили в Нью-Йорке. А теперь, когда я спустя столько лет снова приехал в Европу, Симс с нетерпением ждал момента, когда сможет поговорить со мной о том, что изменилось дома со времен окончания Гражданской войны.

Симс опоздал всего на несколько минут. Ему было пятьдесят три года, но его внешность все еще привлекала внимание: стройный и статный, с густыми каштановыми волосами, мягкими чертами губ, манящими темно-карими глазами, по-мальчишески живыми движениями, и, кроме того, он был чрезвычайно элегантен. Взглянув на него, никто не смог бы предположить, что он появился на свет в постовой будке на самом краю света и что его отец – фермер, завсегдатай деревенского трактира, шериф, устроитель петушиных боев, охотник на лисиц, игравший и вечно проигрывающий в бильярд, – научился писать и считать, когда ему было двадцать три. Симс был человеком, который отвечал представлению Джона Беллса об идеальном хирурге: «Ум Аполлона, сердце льва, светлый взгляд и руки женщины».

Симс поспешил ко мне навстречу и с радостью пожал мою руку. Нужно отметить, что радость входила в широкий спектр его эмоций, на другом конце которого находился безудержный гнев. «Боже мой, – воскликнул он, – Боже мой, Родина!» Его нисколько не беспокоили обращенные к нему отовсюду любопытные взгляды посетителей, и уже в четвертый или пятый раз он произнес «Боже мой», отозвавшееся из самой глубины его сердца. Тогда я внезапно почувствовал сильную колющую боль в правом плече, от которой у меня на секунду перехватило дыхание. За болью последовала сильная тошнота. Сразу за этим у меня возникло ощущение, будто бы кто-то хорошенько ударил меня кулаком в правый бок, сразу под правую реберную дугу.

От этого тяжелого, сверлящего удара осталась тупая, мучительная боль, которая быстро распространилась от спины до живота. Она была настолько сильной, что я отпустил руку Симса, сначала наклонился вперед, а затем и вовсе согнулся, издав глухой стон.

Во мне билось только одно желание: скорее отсюда, из этого помещения, где я в лучшем случае представлял забавное зрелище для всех любопытных! Для претворения этого желания в жизнь я собрал всю мою силу воли. Сквозь стиснутые зубы я процедил: «Коляску…» Больше ничего. Я чувствовал только, как всю правую сторону, от подложечной впадины до плеча, пронизывала невероятная боль. Шатаясь, я вышел наружу и оперся о стену рядом с узкой входной дверью.

Кто-то оттащил меня в сторону. Новый приступ боли лишил меня способности говорить, и я только стонал и время от времени вскрикивал. Я смутно помню, как нанял коляску и как кто-то втолкнул меня туда. Она тронулась. С каждым толчком во время поездки боль возвращалась с новой силой. У меня что-то спрашивали, но я был не в силах разобрать значение слов. Экипаж остановился. Некто выпрыгнул из него. Вечность спустя он вернулся и попытался заставить меня что-то проглотить. Я почувствовал привкус какого-то порошка у себя во рту, с отвращением проглотил его и стал ждать, когда мне станет легче. До того момента, когда боль стала утихать, прошло бесконечно много времени. Из острой она медленно превращалась в тупую и вполне переносимую. В первый раз я осмотрелся и встретился глазами с тревожными карими глазами Симса, на которого падал свет от фонаря нашего экипажа.

«Вы можете остаться у меня дома!» – сказал он. Борясь с чувством головокружения, я попросил прощения за весь инцидент и не сопротивлялся, когда он подвел меня к дверям своей квартиры на первом этаже, где уже горел свет. Симс распорядился разложить диван и помог мне раздеться. «Бывали ли у Вас похожие приступы?» – спросил он.