Викторович бесцельно перебирал служебные бумаги на столе. Зареченцев углубился в чертежи, а Синев мерным шагом ходил по кабинету. Наконец он остановился, спросил Зареченцева:

— Вениамин Николаевич, вы знаете этого Осинкова?

— Встречался иногда в президиуме какого-нибудь собрания.

— Хорошо, что его поздно стали выбирать в президиум, а то бы такой  д е я т е л ь  не одного упрятал туда, где Макар телят не пас, — он вспомнил шофера Гущина и улыбнулся.

— Да, мужик крутой.

— А отступил, когда дело дошло до первого секретаря, — сказал Братчиков.

— Не понимаю, почему вы-то готовы были отдать грузовики без боя? В такое время?

— Видите ли, Василий Александрович, — неохотно начал, протирая пенсне, Зареченцев, — возможно, придется законсервировать стройку до весны.

— Что, что?!

— До холодов остается месяц-полтора, а на площадке подготовлено к сдаче в эксплуатацию максимум четыре тысячи квадратных метров жилой площади. Примерно столько же находится в заделе. Мы не можем рисковать здоровьем людей. Кстати, чтобы сохранить кадры, временно переведем их на соседние стройки.

— Зачем же было огород городить? Это что, окончательное решение или только предположение?

— Это мнение некоторых товарищей из совнархоза.

— В том числе и ваше? Тогда мы с вами, Вениамин Николаевич, непримиримые враги.

— Хочу верить, что не на всю жизнь.

— Мнение некоторых товарищей! А вы посоветовались, к примеру, с теми товарищами, о здоровье которых так печетесь? Что они скажут, как вы думаете? В конце концов речь не только о консервации стройки. Это еще полбеды. Но в какое положение вы ставите людей? Молодых людей? Какое разочарование вызовет у них эта ваша консервация?.. Что же ты молчишь, Алексей?

— Мы уже здесь накричались до хрипоты. Вечером партийное собрание, надо поберечь голосовые связки.

— Партсобрание? Очень хорошо. А завтра надо собрать всех рабочих.

— Не следует устраивать митингов, — недовольно поморщился Зареченцев.

— Вениамин Николаевич, я уважаю вас как опытного специалиста...

— Весьма признателен вам.

— Но без горячих слов не обойдется. Стройка — это не только проекты, техника, материалы. Значительная часть жизни каждого из нас накрепко связана теперь с этой стройкой. И уж разрешите нам помитинговать. Если с нами не согласятся в совнархозе, пойдем в обком, не согласятся в обкоме — тогда в ЦК. Строителям нечего терять, кроме своих палаток! Так, что ли, Алексей?

— Гм...

— Наступление, как говорил еще Клаузевиц, сильная форма обороны.

— Послушайте, товарищи, положение весьма, весьма сложное, — Зареченцев свернул в трубочку план микрорайона и подошел к окну. — Нас подвели железнодорожники. Мы надеялись, что они откроют рабочее движение по новой ветке в июле, максимум в августе. Однако первый поезд прибудет на площадку, видимо, не раньше октябрьских праздников. Наличный автопарк не сможет обеспечить подвоз материалов, необходимых для достройки начатого жилья. Мы вступим в зиму абсолютно неподготовленными... — Он говорил тихо, не спеша, по памяти называя цифры.

Братчиков слушал внимательно, раздумывая, Синев слушал по обязанности, ему не терпелось прервать Зареченцева на полуслове.

— Простите меня за солдатскую прямолинейность, но мне кажется, что вам не удалось защитить эту диссертацию на тему «Новейшие методы консервации ударных строек!»

Братчиков предостерегающе поднял руку, но Синев и без того почувствовал себя неловко (что-то он со всеми задирается, как мальчишка!).

— Я, в свою очередь, должен признаться, что ваша горячность доставляет мне истинное удовольствие, — сказал Зареченцев. — Я рад, что недавний артиллерист столь быстро принял строительную веру.

Синев промолчал. Взглянув на часы, он вспомнил, что не обедал, и поспешил в столовую, пока ее не закрыли.

Навстречу ему шли молодые люди, направляясь на свои объекты. Многие были одеты по-военному: защитные гимнастерки с темными следами от погон, лихо заломленные пилотки. Эти молодцы не успели еще отвыкнуть и от строевого шага.

«Трудненько придется Вениамину Николаевичу Зареченцеву отстаивать мнение  н е к о т о р ы х  товарищей», — весело подумал он, с удовольствием отвечая на приветствия браво козыряющих парней.

Действительно, на закрытом партсобрании Зареченцев выступал дважды. Первую речь он посвятил обстоятельному обзору состояния стройки. Он говорил долго, то и дело снимая пенсне и надевая роговые очки, когда обращался к документам. В конце прозрачно намекнул, что работы, возможно, придется прекратить до будущей весны. Поднялся шум, все требовали слова. Лишь двое инженеров из управления треста поддержали начальника строительного управления совнархоза. Здесь бы ему и сделать для себя единственно верный вывод: присоединиться к большинству. Но он выступил вторично, стал расписывать суровый характер степной зимы с ее черными метелями, крепчайшими морозами, буйными ветрами. И как это Зареченцев допустил такой просчет, словно позабыв, что перед ним не просто вербованные люди. Туго, туго пришлось Вениамину Николаевичу. Один не в меру разгорячившийся оратор обвинил его чуть ли не в злом умысле.

Председательствовал Федор Герасимов. Заключая прения, он сказал:

— Моя бригада не уйдет из палаток до тех пор, пока не переселятся в капитальные дома все семейные.

— И моя тоже!.. И моя!.. — послышалось со всех сторон.

Зареченцев низко склонил голову, сделав вид, что что-то пишет, хотя по привычке рисовал чертиков.

Синев возвращался с собрания вместе с Алексеем Викторовичем. Брезентовый городок уже спал, громкоговорители были выключены. Только там, в степи, виднелись белые огни автомобилей и далекие созвездия комбайновых агрегатов. Возбужденно переговариваясь, коммунисты расходились по своим палаткам.

— А Витковский тоже, наверное, обиделся, — сказал Братчиков, остановившись, чтобы прикурить.

— Ничего, пообвыкнет.

— Нелегко твоему братцу в одной упряжке с ним. Генерал и старшина! А впрочем, у хорошего старшины и генерал хорош.

— Постарел мой брат Захар, стал дипломатом. Все одергивал меня, когда я примерялся силами с этим Осинковым.

— Всю жизнь на хлебозаготовках, постареешь...

Они поговорили еще минут десять, не торопясь докуривая сигареты, и расстались, кивнув друг другу на прощание.

Утро выдалось хмурым. Дул пронизывающий северный ветер. Природа словно испытывала строителей, которые вчера, на партийном собрании, заявили вгорячах, что готовы, если надо, жить в палатках до ползимы.

Но к обеду снова выглянуло солнце, разогрело степь: август, конечно, пошутил, он любит припугнуть свежим утренником.

Ранняя осень просигналила и остановилась — лето не уступило ей дороги, сплошь забитой хлебными обозами.

9

Удивительно скоро приживаются люди в новых местах. Сегодня Федор записал в свой дневник:

«Кажется, совсем недавно у нас здесь было настоящее царство «первобытного коммунизма», как говорил Алексей Викторович Братчиков. А теперь все пришло в норму. Впечатление такое, что люди, впервые встретившиеся этой весной, знают друг друга с детства. Наверное, ничто так не объединяет людей, как труд. Есть в нем даже что-то и интимное, посильнее иной любви».

Да, время требовало от Федора самозабвения (время всегда готово прийти на помощь тому, кто терпелив). Закончив поликлинику-больницу, его бригада взялась за