— Ты можешь вполне положиться на меня. А теперь расстанемся. Тебе незачем давать больше мне какие-либо указания.

Они пожали друг другу руки. Сан-Режан пошёл по направлению к Пале-Роялю, а Лимоэлан исчез в темноте узких переулков.

Едва успели они разойтись, как в темноте показалась из-за угла тень, которая подвигалась вперёд с большой осторожностью. То был старый франт, мелькавший на балу в Ганноверском павильоне, и ухаживавший за Германсией и Зоей в магазине «Bonnet Bleu». Теперь свет фонаря осветил его фигуру. Он смотрел вслед удалявшемуся Сан-Режану и бормотал про себя:

— О чём они говорили, оглядывая эту площадь? Ах, если б я мог их слышать!

И он снова пустился в дорогу, держась от Сан-Режана шагов на сто. Следить за ним было легко, молодой человек не скрывался и шёл прямо к себе на улицу Сухого Дерева.

Было уже около двух часов ночи, когда он добрался до гостиницы «Красный Лев». В доме царили мрак и безмолвие. Сан-Режан вошёл в будку сторожа, который спал с сжатыми кулаками. На половину потухшая лампа стояла на столе. Не будя его, Сан-Режан взял свой ключ, свечу и поднялся к себе.

Сыщик, вполне уверенный в том, что теперь он легко может захватить его завтра утром, пошёл дальше по улице Сухого Дерева и, достигнув площади Дофина, вошёл в дом, принадлежавший некоему Браконно. Поднявшись по лестнице, он открыл дверь, вошёл в свою комнату, где производились переодевания, и, сняв свой костюм, сел верхом на стул, снял парик, вытер лицо и предстал в своём настоящем виде. Затем он прошёл в столовую, порылся в буфете, отыскал там кусок телятины, хлеб и бутылку вина. Усевшись спокойно за стол, он принялся ужинать, словно истый буржуа, вернувшийся из театра.

Он ел очень медленно и, казалось, был погружен в глубокие думы. Затем, насытившись, он закурил трубку и уселся в кресло. Выкурив трубку, он сказал:

— Ну, на сегодня довольно.

И вскоре отправился в спальню и лёг спать.

При первых проблесках дня гражданин Браконно уже проснулся. Он имел способность просыпаться тогда, когда хотел. Он вскочил с постели и открыл ставни. Свежий утренний ветерок пахнул в его худое смуглое лицо с коротко остриженными волосами. Это была его настоящая физиономия, которую знали лишь очень немногие. Затем он прошёл в свой кабинет и через четверть часа вышел оттуда в образе краснощёкого буржуа, которого мы уже видели у министра полиции. Он прошёл через столовую и прихожую и через отверстие, незаметно проделанное во входной двери, осмотрел лестницу, желая удостовериться, не караулит ли его кто-нибудь на лестнице.

Всё было тихо и пустынно. Он вышел и быстрыми шагами направился к гостинице «Красный Лев». Войдя в контору, он спросил с сильным провансальским акцентом:

— Гражданин Леклер дома?

— Гражданин Леклер не живёт здесь, — отвечал хозяин гостиницы.

— С которых же пор?

— Со вчерашнего дня.

— Переехал?

— Нет, совсем уехал из Парижа.

— Куда?

— В Лион по своим делам.

— А когда он вернётся?

— Он этого не говорил. Но, вероятно, не скоро, так как он расплатился совсем и забрал все свои вещи.

— В таком случае, где же мне его найти?

— Пишите ему сюда. Мы перешлём ему письмо в Лион.

— А, значит, у вас есть его адрес?

— Да, только он просил нас не сообщать его никому, скрываясь от кредиторов.

— А, плутяга!

— Что прикажете делать, гражданин. Человек он молодой, любитель всяких удовольствий, ну, вот и тратит больше, чем у него в кошельке. Приходится прибегать к займам.

— Скверная привычка!

— Конечно, но адреса своего он нас просил не сообщать.

— Хорошо, в таком случае, я ему напишу. До свидания, гражданин.

Он отправился дальше. Он был сбит с толку. Быстрота, с которою Сан-Режан скрылся от его преследования, являлась в его глазах доказательством того, что преследуемый принимал тоже меры предосторожности и держался настороже. Очевидно, Валори предупредил его, чтобы он не очень доверял ему. Но если роялисты знали Лаверньера, то Браконно был им неизвестен. В своём новом виде агент Фуше не боялся, что его узнают. Он шёл по улицам, думая о своей неудаче и возлагая, как истый полицейский, все надежды на счастливый случай.

Словно увлекаемый каким-то тайным инстинктом, он очутился перед транспортной конторой, носившей название Большой конторы. Нагруженный дилижанс уже готовился тронуться в путь. Багаж был уже уложен, а пассажиры, столпившись около распорядителя, раздававшего номера мест, прощались с родственниками и друзьями, пришедшими их проводить.

— Гражданин Леклер! — громко выкрикнул распорядитель.

Так как ответа не было, он крикнул опять:

— Гражданин Леклер здесь?

— Он уже сидит, — отвечал голос из глубины дилижанса.

— Хорошо, — проворчал распорядитель. — Но садиться раньше переклички нельзя. Места могут выбирать те, кто записался раньше.

— Но никто не жалуется! — отвечал тот же голос.

Распорядитель, обратившись к кондуктору, принялся пересчитывать вещи, сданные в багаж. Вдруг он почувствовал, что кто-то дёрнул его за рукав. Обернувшись, он увидел перед собою краснощёкого человека.

— Что вам угодно, гражданин?

— Место наверху, если можно.

— Куда вы едете?

— В Шалон.

— Есть место рядом с кучером.

— Запишите его за мной.

— На чьё имя?

— На имя Эвариста Немулэна, торговца винами, живущего в доме 17 по улице Сан-Виктор.

— Влезайте. Багажа с вами нет?

— Багаж будет отправлен после.

Полицейский быстро вспрыгнул наверх, успев бросить взгляд внутрь кареты и заметив Сан-Режана, который сидел в углу у входной двери. Благословляя судьбу, которая навела его на потерянный было след, он схватил рог и, притворяясь будто не умеет с ним обращаться, издал звук, которым обыкновенно даётся знать о том, что дилижанс отправляется.

— Вот чудак-то! — заливаясь смехом, сказал кучер.

Приставив рог к губам, он, словно эхо, ответил Эваристу Немулэну. Тяжёлый экипаж зашевелился и, гремя гайками, тронулся по мостовой.

Сан-Режан, сидевший рядом с пожилой дамой и напротив пехотного офицера, не узнал в только что прибывшем пассажире агента, приставленного к нему Фуше.

Погрузившись в дремоту, он видел перед собой Эмилию. Ему было грустно, что приходится уезжать в то время, когда он был бы счастлив остаться возле той, которую он так любил. Сначала он сблизился с нею с заднею мыслью, с целями чисто политическими. Но теперь их заменила искренняя, всё возраставшая страсть. Теперь он уже не был только политическим заговорщиком, который пользовался домашним очагом