Не помня себя от страха, не понимая, что происходит, некоторое время он бежал в каком-то ступоре. Наконец силы оставили мужчину. Больно ударившись о выступ, он в изнеможении рухнул на пол.

Рано утром Ирина Александровна Антонова, директор Пушкинского музея, что рядом с храмом Христа Спасителя, как и тысячи раз за последние годы, открыла дверь служебного входа в помпезное здание. Её уже ждали. Такое случалось редко. От двух служащих, одна из которых только сдала смену, Ирина Александровна узнала, что в музее ЧП. Быстро поднявшись в зал итальянской скульптуры, она своими глазами увидела то, о чем, волнуясь и перебивая друг друга, рассказывали ей подчинённые, пока они шли.

Великолепное творение Кановы из розового газганского мрамора, «Полуобнажённая Венера», та, что на кушетке, была расколота пополам. Но если бы это было только так!

Невероятная картина, лежащая вне рамок обычной фантазии человека, предстала перед нею: глубокая трещина, строго посередине повёрнутого к плечу лица, пробежав по телу, отделила спину от груди. Уходя ниже, точно огибая золоченые контуры, она раздвинула многотонное изваяние на ширину ладони! Одного этого было достаточно, чтобы понять, почему ещё две женщины стояли, застыв, у самого постамента. Но сопровождавшие её, продолжая говорить, указывали руками внутрь. Там, в глубине камня, в неровной нише что-то чернело. Ирина Александровна пригляделась и в ужасе отпрянула. Внутри находилось мёртвое сердце.

Двое мужчин в форме и женщина в белом халате показались в конце зала. Только тут директор обратила внимание на ещё одну сотрудницу, что лежала поодаль. Она узнала своего референта, молодую аспирантку, которая любила обходить залы с самого утра в отсутствие посетителей. Это было уже слишком.

— Что с ней? — директор не узнала свой голос.

— Ирина Александровна, Ирина Александровна, она сказала… успела сказать, что сердце… ещё билось!

Рядом валялась открытая книга. Антонова, скорее машинально, чем осознанно, подняла её. «Альфред Нобель, «Немезида», сцена шесть», — едва шевеля губами, прошептала она. Об этой редчайшей книге, в отличие от миллионов знакомых лишь с фамилией автора, Ирина Александровна знала всё.

— Откуда? — директор обвела взглядом удивлённых вопросом работников, опять не узнав своего голоса.

Прошло три часа, в течение которых ошарашенная женщина, сидя за столом и погружённая в свои мысли, думала почему-то о Пикассо.

Именно через эти три часа в кабинете раздался телефонный звонок. Всё ещё находясь под впечатлением от пережитого, она машинально подняла трубку. Звонил директор Эрмитажа.

— Ирина Александровна, знаете, что произошло в Лувре? Только что. Там утро. Вы не поверите! Алло, вы слышите меня? Они обнаружили… — Стены поплыли перед глазами. Возбуждённый голос рассказывал ей сегодняшнее утро с точностью до деталей. Она знала, что ещё одна из копий находилась там. — Ирина Александровна, Ирина Александровна, почему вы молчите? Я звоню, ведь у вас такая же. Алло! Да что за безобразная связь! — Голос на секунду утих, говоривший слушал кого-то рядом, там, в Петербурге. Наконец трубка снова ожила: — Ирина Александровна, так и у вас тоже? Подумать только! Невероятно. Да, да, я понимаю, вам не до того. Хорошо, перезвоню домой.

Короткие зуммеры вернули её к действительности.

Сергею иногда случалось смотреть старые фильмы. Необычное чувство не покидало его в такие минуты. Каждый раз оно неизменно появлялось вновь, как только это происходило. В страшные, по его мнению, минуты с экрана смотрели, нет, жили рядом мёртвые люди. Которых давно не было на земле. Но они разговаривали, смеялись, шутили, порой грустили. Действие тем больше напоминало фантасмагорию, чем дольше Сергей думал о них. Причиной тому было неприятное ощущение непонятной возникавшей связи между ними, живущими сейчас, и персонажами. Как будто кто-то из далёкого прошлого грозил им пальцем: «Смотрите, мы были тоже как вы. Так же пели и веселились, так же не задумывались, зачем просыпаемся день за днём. Точнее, ошибались в ответе. И поэтому мы мертвы. И все вы придёте к нам. Но это не страшно. Так же будете бегать по экрану и смеяться, обманывая уже следующие поколения правильностью жизни. Глядите, люди и сто лет назад жили так же, — скажете вы. — И через века будет по-прежнему. А значит, так и надо проживать жизнь. Так и писать свой последний роман…»

Успокаивало то, что всякий раз, когда такие мысли приходили в голову, ему удавалось прогнать их.

Но однажды… одного «мертвеца» Сергей запомнил особо.

Восемнадцатого сентября две тысячи десятого года, в воскресенье, в прайм-тайм, к его удивлению, по одному из центральных каналов показывали документальный фильм о приговорённом к смертной казни. Точнее, долгие и подробные интервью с ним. «Репортаж с того света», — подумал тогда он. Фильм был старый, ещё советский. Но Сергей отчётливо понимал его уникальность — такие работы, в отличие от других, не стареют. Его можно смотреть и пятому поколению — причины, толкавшие людей на преступления, неизменны со времен Адама и Евы, в отличие от возможности получить прощение, которой всего две тысячи лет. По какой причине человек согласился на съёмку, он не знал — пропустил начало. Зато точно понимал, почему смотрит фильм.

Мало ли что могут говорить люди, преступившие порог. Вероятнее всего, о своей жизни. Наверняка немного искажая или утаивая мысли перед посторонними. Кто невольно, а кто и с умыслом. Ведь надежда живет вплоть до рокового выстрела. Наверняка все надеются на помилование, и такой исход не только помогает им жить, может быть, последние дни или часы, но и вести себя, заботясь и желая лишь одного — остаться в живых. Кто же возьмётся осуждать? Но искренность в такие моменты становится относительной. Сергей был убеждён в этом какой-нибудь час назад. Но случай был действительно особый. Человек не хотел жить. Он не был сумасшедшим и вел себя вполне адекватно. Грамотная речь — результат высшего образования, недюжинный ум и хорошая память позволяли ему точно описывать всё, что пережил. Именно пережил, потому что он хотел умереть как можно быстрее, прямо поведав, что только из страха не готов наложить на себя руки. Жить же он не имеет права и не только не хочет, но твёрдо знает, что не будет. Вспоминая отца-пилота, к которому он ушёл в пятнадцать лет, бросив больную мать с маленькой сестрёнкой на руках, по сути, предав их, на глазах двух операторов и нескольких то ли психологов, то ли журналистов он говорил об искренних страданиях по этому поводу. Нет, о жутких своих муках. Именно с того момента и началось падение. Он так и называл последующую жизнь.

Глядя дальше на экран, Сергей поймал себя на мысли, что всё ещё думает над словами несчастного о том, как тот несколько раз пытался покончить с собой, но лишь по трусости так и не решился. Это расходилось с общепринятой установкой, что самоубийство — удел слабых. Выходило как раз наоборот. Значит, решить умереть и выполнить задуманное может именно мужественный человек. И хотя все считали по-другому, у Сергея всё сходилось. Сильный, решительный — такие качества, столь ценимые в людях окружением, Сергей считал бедой. А значит, и решимость умереть может быть лишь следствием такой беды.