— Нормально. Приехали. И какая же причина заблуждений?

— Одинакова для всех — зависть. Да, да. Та самая подруга ненависти и троюродная сестра… не помню кого. Насмотришься на вас — совсем память отшибает. Видишь что-то лучшее, чем есть у тебя, хочешь большего, а потом узнаёшь, что другие давно ушли вперед, и по новой, по новой. До бесконечности. Не три, а шесть пар обуви, потом пятнадцать. Разумность отодвинута желанием. Душа — телом. И на всё это растрачивается время, такое необходимое для воспоминаний.

— Воспоминаний?

— Воспоминаний о том, что оскорбили, предали когда-то человека, а значит, себя. Что, оттолкнув, заняли его место на пути к своей цели. О том, что объедаетесь салями на глазах голодающих. Что руки давно почернели от мзды, но вы лжёте себе, что трясутся с похмелья. О подлости, изворотливости, объявляя их умением заработать. Обрыдла ваша одинаковость. Вот и думаю, дай поговорю, может, не понимаю чего?

— И для этого выбрали меня?

— Конечно, нет! Я же сказала, ты можешь выполнить мою просьбу! Ведь интересуешься. Роешь, путаешься. Всё-таки верно, что у вас после сорока лицо на затылке и глазами пялитесь назад.

— Да ладно. Кто это сказал?

— Некий Оливейра. А разве, чем занялся сам, не одно и то же?

— Бред.

— А ты пощупай затылок, и согласишься…

Сергей машинально провёл рукой по голове и тут же отдёрнул.

— Вот видишь… а говоришь, бред. Может, помогу чем?

— Вы-то чем поможете? Да и что это, наконец, за просьба? Вы пугаете меня!

— Так для того и существую! Не радовать же! Впрочем, хорошо. О моей просьбе больше ни слова. Скажу сама! А помочь могу чем… Сам же говоришь, видела смертей больше, чем песчинок в море. Видела людей за три секунды до этого. Разве мало? Живёте-то одинаково, а умираете по-разному… ох, я ж говорила тебе уже. Вот отсутствие практики в диспутах! Давай навёрстывать!

Сергей уловил оттенки требовательности в последней фразе. И хотя всё ещё терялся в догадках, решил не настаивать, сознавая, что происходящее могло быть и хуже. Придя к такому заключению и уже несколько успокоившись, он вернулся к безответному вопросу:

— Так что же может быть хуже убийства?

— Разлад души с умом.

— Я не понимаю, поясни.

— Поди ж, какой скорый! И на «ты» переходишь. Впрочем, валяй, мне нравится… Знаешь, сто пятьдесят лет назад неким Брянчаниновым была написана пьеска — «Совещание души с умом». Всего несколько страниц. Прелюбопытный разговор, надо заметить. В начале душа обращается к уму со словами: «Скорблю невыносимо, нигде не нахожу отрады, ни вне, ни внутри меня. Созерцания мира, неосторожные взгляды на него, неопытная доверчивость к нему привлекли в меня его стрелы, исполнили меня смертельных язв. К чему мне смотреть на мир? Непременно я оставлю его». — А дальше вот, послушай: «Ум мой! Ты — руководитель души. Наставь меня! Введи в меня блаженное спокойствие. Мир и страсти измучили, истерзали». На что ум отвечает: «Неутешительным будет ответ мой. И я вместе с тобою, душа, поражён злом. Как я помогу тебе, когда мне самому нанесены убийственные удары? Поражённый развлечением, я скитаюсь по Вселенной без нужды и пользы. И в этой круговерти я забываю падение мое, бедственное положение мое. В помрачении и самообольщении моем начинаю находить в себе и в тебе, душа, достоинства. Я начинаю искать, требовать признания этих достоинств от лживого мира, готового на минуту согласиться, чтобы после зло посмеяться».

Наступила пауза.

Первым не выдержал Сергей:

— Я не понимаю, к чему ты рассказала мне об этом?

— И то верно. Вот подумала сейчас, сложны будут детали разговора для тебя. Там душа в отчаянии спрашивает, что ей всё-таки делать. Ум предлагает умереть для мира, а она вроде и согласна, но как быть с бессмертием? А тот отвечает, что умертвить в себе мир, то есть пятнадцать пар туфель, значит не умереть, а родиться. В общем, сложно. Но главное, ради чего я вспомнила пьесу, в следующих словах: «Не полагай, душа, что я изъят из приговора. Нет! Чашу смерти я должен разделить с тобою и первый испить её как главный виновник нашего с тобой падения».

— Понятно, ум тоже виноват, — недоумение Сергея не проходило. — Ну и что?

— Как что? Где, как не в лабиринтах совести, ум может ответить за твои поступки. При жизни. Где ещё я могу задать разуму вопросы, которые тревожат меня? И которых так боится человек? Ты, например. Как Любовь есть совершенства всех добродетелей, так и самолюбие состоит из полноты всех зол… Так ступай же туда, где со сводов гулко опадают, разбиваясь о равнодушие твоё, капли времён. Помнящих, зачем привели тебя в этот мир. Найди колыбель совести своей…

Сергей некоторое время молчал, задумавшись. Молчал и голос. Пытаясь уловить единственную искру в сказанном, а она, падая только что, очертила путь, безуспешно нащупать который он стремился всегда, мужчина машинально закрыл глаза. Это не помогло. Узник… не способен. Не здесь увижу дорогу. Не она покажет выход.

— Я совсем запутался, — начал он, стараясь скрыть последние мысли. — Самолюбие… колыбель, — и, помедлив, словно ожидая чего-то неприятного, добавил: — И какие же вопросы тревожат тебя? — Услышанное прежде, не предвещало ничего хорошего.

— О! Самолюбие! — В голосе послышался странный пафос. — Невинное чувство вначале, приносящее потом обладателю тысячи восторженных взоров! Правда, есть ещё взоры ненависти. Но они не видны им. Как не слышны и стоны. Нравственная глухота — неизменная плата за благополучие. — Голос усмехнулся. — Обычно оправдано заботой о близких. Мол, ради них, родимых.

— Чьи? Чьи стоны не слышны? — Растерянность Сергея была откровенной. Да и не мудрено. Следовать столь быстро меняющимся направлениям разговора, похожим на повороты в тоннеле, требовало усилий.

— Ну, к примеру, пока ты мучаешься, в Лондоне. Между прочим, в «Альберт-Холле» торжества по случаю юбилея первого и последнего президента. Была и такая должность. Все мои хвостатые там.

— Он-то здесь при чём? — уже раздражённо воскликнул мужчина.

— Нет, всё-таки что вас сближает, это искренняя глупость. И тебя, и тех, кто чествует. — Шёпот сделал паузу. — Я ходила неотступно рядом с ним. С той самой минуты, как получил он в руки судьбы… людей.

— Так, наверное, с каждым, кто получил?..

— Хм… не совсем так. Меня так рано приставляют к тем, кто, получив, берётся вершить! Не каждый, знаешь ли, рискнёт. Замечу, юбиляр делал это легко и непринуждённо. Можно сказать, с упоением! — Шепот снова смолк.

Прошло около минуты.

— Ну пусть, пусть он сдал шестую часть света, — тихо прервал молчание Сергей. — Плюсов и минусов… чего больше, не подсчитать. Вполне возможно, последствия оправданы…

— Последствия… Последствия его самолюбия. Вот главное. — В голосе послышалось уныние. — Нобелевский лауреат — это он. Но и Карабах — тоже он. И Чечня — тоже он. И Бишкек, и Осетия, и сербы. Да и на Африке не закончится. Частичка осядет во всех кругах от брошенного в воду камня. Что там говорить, сколько вас перерезано в том кровавом месиве… Ох, косила я, косила. Устала впервые за пятьдесят лет. А ты — последствия оправданы! И это лишь результат такой мелочи, как самолюбие одного человека. А спившийся народ, сначала отученный такими же, как юбиляр, — кабинеты были по соседству — от слова «безработица», а затем брошенный ими в чудовищную ломку отношений? Каково наблюдать за этим из-за границы? В перерывах между шоу со своим участием. А трагедии матерей от того, что миллионы их детей гибли, корчась в муках от наркотического угара? Или в бандитских перестрелках. Откуда ему знать, что видели глаза ещё одной матери — России? Когда бросала горсть земли в свежие могилы каждый день? Свои безусловно «невинные» очи ласкал пейзажами Парижа. Так что могилы — он. И Альберт-Холл — тоже он. Всё он. Ну, и я, конечно… По пятам беспутной жизни. Ну-ка, представь себе его русским. Русские поля, просторы, русский народ и Альберт-Холл. Оцени степень цинизма. А вы — проститутки, проститутки… Король Лир! Всё отпрыскам! Никак не уразумею — одни гибнут, другие получают награды. Слёзы порождают радость. Вы для меня загадка. Бывало, смотрю, глубоко так задумается, изредка, между банкетами в свою честь. С кем только не сидел за столом! С такой дрянью! А сидит, чувствую, корёжит внутри, ломает. Стою рядом и стараюсь в глаза заглянуть, проникнуть, понять. Нет. Не видно ничего. А потом снова похлопают, похлопают — гляжу, отошёл. Согрелся. Слово, что ли, какое знает. Не поверишь, сон — здоровый.