наркоманы с брезгливо-надменными, как у верблюдов, минами, высоко держа картонки «Помогите на прокорм…» и нежно обнимая дюжих бульдогов. Мы видим престарелых, вставших на путь исправления «Ангелов ада», массивные кресты свешиваются с шей на поседевшую поросль груди. Видим огромные итальянские кофемашины в кафетериях, в их фырчащих недрах готовится правильный черный кофе. Любопытно, думаю я, какие дифирамбы спел бы родному городу Томас Вулф[49], увидь он сегодняшний облик Эшвилла? Потом нам попадается вывеска книжного магазина, и мы заходим внутрь.

Уже с порога мы понимаем, что здесь проходит заседание книжного клуба. Мы в благоговейном молчании жмемся к стенке, стараясь держаться незаметнее, точно зрители, поспевшие только к середине второго акта и не желающие отвлекать публику. Наши дети находят низенькие скамеечки и усаживаются в секции детской литературы, а мой муж углубляется в секцию «История». Я же неспешно иду вдоль стеллажей, шажок за шажком приближаясь к центру зала, где проходит заседание. Они обсуждают довольно пухлый том, его экземпляр стоймя выставлен в центре стола, словно тотем. На постере рядом с книгой пропечатан лик мужчины-красавца, может, даже чересчур откровенного красавца: небрежно взъерошенные волосы, мужественное лицо бывалого, закаленного ветрами и непогодами бродяги, взгляд подернут печалью, в пальцах тлеет сигарета.

Хоть и стыдно признаваться, но такие мужские лица невольно вызывают в памяти когда-то любимые мной черты, черты мужчины, любви которого я, наверное, так и не удостоилась, но который, по крайней мере, оставил мне, прежде чем исчезнуть из моей жизни, чудесную дочь. Возможно, это лицо также наводит меня на мысль о будущих мужчинах, которых я когда-нибудь смогла бы полюбить и вызвать в них ответную любовь, но у меня не столько жизней, чтобы пробовать. В любом случае будущие мужчины бывают такими же, как бывшие. Мужчины, чьи комнаты по-спартански пустоваты, чьи футболки трогательно протерты вокруг горловины, чьи записки от руки испещрены меленькими каракулями – батальоны муравьишек в попытке выстроиться во что-то осмысленное, – потому что никогда не учились сносному чистописанию. Мужчины, чьи речи не всегда разумны, зато живы и занимательны. Мужчины, налетающие как стихийное бедствие, а потом исчезающие. Мужчины, оставляющие после себя вакуум, к которому меня невесть почему так тянет.

При всем обилии банальностей, с профессорским апломбом изрекает один из членов книжного клуба, автор все же умеет отдать должное реальному.

Да, да, подхватывает другой участник клуба, взять хотя бы эпизод с женитьбой.

Соглашусь, говорит молодая женщина, на том все и строится, чтобы, соскребая наносное и повседневное, отыскивать зерна реального в недрах скучного. Ее выпученные глаза указывают на неполадки со щитовидкой, костлявые руки нервно сжимают экземпляр книги.

А по-моему, тут скорее показана невозможность художественного вымысла в век сплошного научпопа и документалистики, робко произносит еще одна женщина, но ее скромный вклад остается незамеченным дискутирующими.

По мне, так это больше смахивает на преддипломный семинар, чем на заседание книжного клуба. Смысл заумных речей не доходит до меня. Я снимаю с полки первую попавшуюся книгу – «Дневники» Кафки. Наугад открываю и читаю: «18 октября 1917 г. Боязнь ночи. Боязнь неночи». Тотчас приходит мысль, что нужно купить эту книгу, прямо сейчас. Тем временем к соклубникам обращается некто умудренный, судя по важному тону, прозревший экзегезу[50] в последней инстанции:

Говорение правды представлено автором как товар, и он ставит под вопрос меновую стоимость правды, преподносимой как художественный вымысел, и в противопоставление – добавленную стоимость художественного вымысла, когда он коренится в правде.

Я мысленно повторяю за ним фразу, силясь постичь ее смысл, но спотыкаюсь на «в противопоставление» и теряю нить. Я училась в университете, недолго правда, и наши преподаватели изъяснялись так же сложно и тяжеловесно. Приходилось выносить их речи, бессвязные, как в наркотическом угаре, перескакивающие с мысли на мысль в желании увязать все, и даже неувязуемое, пропитанные ризоматической логикой[51], невыносимо самодовольные. Я их ненавидела. Но я мельком взглядываю в просвет между полками и вижу, что говорящий не слишком-то тянет на профессора, а скорее напоминает мне юных дарований с задатками будущих светил науки и постпостмарксистскими взглядами, с которыми я грызла науки и спала в мою коротенькую бытность студенткой, и легкий укол ностальгии заставляет меня почти проникнуться симпатией к этому путанику. Вступает другой член клуба:

Я, например, читал в одном блоге, что после написания романа он крепко пристрастился к героину, так ли это?

Некоторые согласно кивают. Другие отпивают воду из припасенных бутылочек. Третьи листают свои порядком затрепанные экземпляры романа. Меня несколько огорошивает достигнутый присутствующими консенсус, что ценность романа в том, что это не роман. Что это художественный вымысел, но одновременно им не является.

Я снова наугад открываю «Дневники» Кафки: «Сомнения кольцом окружают каждое слово, я вижу их раньше, чем само слово…»

Никогда не просила продавца в книжном порекомендовать мне, что читать. Раскрывать свои желания и ожидания кому-то незнакомому, чью единственную связь со мной, теоретически говоря, представляет книга, слишком уж похоже на католическую исповедь, разве фасоном поинтеллектуальнее. Дорогой продавец, мне бы почитать роман не более чем о погоне двоих за плотским желанием, которое в конце концов делает их несчастными, как и всех, кто с ними рядом. Роман о двух полюбивших, которые теперь не прочь избавиться друг от друга и в то же время отчаянно пытаются спасти и сохранить маленькое семейное племечко, которое взращивали заботливо, любовно и усердно. Они в отчаянии, дорогой продавец, они не понимают, что с ними происходит; не судите их. Мне нужен роман о двух людях, которые просто перестали понимать друг друга, потому что так решил для себя каждый из них – больше не понимать другого. Там должен быть мужчина, который умеет распутывать своей женщине волосы, но в одно непрекрасное утро решает покончить с этим: может, его заинтересовали волосы другой женщины или он просто устал. В романе должна быть и женщина, которая расстается с ним – либо постепенно отходит в сторону, либо единым coup de dés[52], печальным и изысканным. Роман о женщине, которая уходит прежде, чем потерять что-то важное, как героиня в романе Натали Леже, который я читаю, или как Зонтаг в свои за двадцать. О женщине, которая начинает влюбляться в незнакомцев, наверное, потому только, что они незнакомцы. Живет на свете пара, которая вдруг утратила способность смеяться вместе. Мужчина и женщина, которые временами ненавидят друг друга и не преминут, если только их не одернет лучшая часть их натуры, задавить в другом последний еще сохранившийся проблеск чистоты. Роман о супругах, в чьих разговорах вспыхивает живое чувство, только когда они снова пережевывают горечи прошлых размолвок и взаимонепониманий, которые откладывались пластами, пока не образовали громадную скалу. Ты же знаешь, дорогой продавец, миф о Сизифе? Найдется у тебя какая-нибудь его разновидность? Или противоядие? Может, какой-нибудь совет? А койки свободной не найдется?

Найдется у вас хорошая карта юго-западных штатов? – в конце концов спрашиваю я продавца.

Мы покупаем карту, которую он рекомендует, – подробную и здоровенную, как простыня, – хотя на самом деле еще одна карта нам без надобности. Муж покупает книгу по истории лошадей, мальчик выбирает иллюстрированное издание «Повелителя мух» Голдинга в компанию к аудиокниге, которую мы слушаем, а девочка – книжку под названием «Книга без картинок». Вместо «Дневников» Кафки я покупаю фотоальбом Эммета Гоуина, я едва пролистала его, но увидела на последнем перед кассой выставочном столике, и он показался мне – внезапно – жизненно необходимым. Альбом слишком большого формата для наших коробок, так что поедет он в салоне на полу у меня под ногами. Еще я покупаю «Любовника» Маргерит Дюрас, который читала в девятнадцать лет, но никогда не читала на английском, и заодно киносценарий Дюран «Хиросима, любовь моя» с ее комментариями и фотокадрами из фильма Алена Рене.

ТОЧКА СМОТРЕНИЯ

На следующий день мальчик наконец осваивает технику фотографирования поляроидом. Время близится к полудню – мы проспали, а потом долго и плотно завтракали – и теперь остановились заправиться на выезде из Эшвилла. Мы с мальчиком стоим возле машины, пока его отец заливает бак и проверяет давление в шинах. Я уже достала из своей коробки лежавшую сверху маленькую красную книжицу «Элегии потерянным детям». Мальчик смотрит в видоискатель, наводит на фокус, снимает и, как только снимок выезжает из окошка, быстро закладывает между страниц книги, которую я наготове держу открытой. Мы запрыгиваем в машину, и следующие десять или пятнадцать минут,