Тот пыхтя и отдуваясь с винтовкой заспешил к ним по лестнице. Несколько раз он прочитал документ с печатью и как будто в чем‑то сомневаясь спросил:

— А товарищ Зурич знает? Надо бы доложить.

Московские чекисты с лже–комиссаром Бережновым переглянулись, ожидая от своего атамана любой команды, вплоть до стрельбы. Но атаман имея военную выдержку, лишь улыбнулся и посмотрел на матроса–комиссара ВЧК Балкина.

— А что — разве товарищ Балкин не звонил комиссару Зурич? Если нет, то можно и позвонить, а пока сюда едет товарищ Зурич мы сверим все по описи…

Словно лед схватил сердце Балкина и он поперхнувшись замахал на начальника охраны руками.

— Семеныч, Зурич все знает, не до этого… Эти люди от самого Дзержинского, очень торопятся. Им еще сегодня до Москвы добраться. Почитай верст 300 им еще скакать.

— Ладно, так идите, — махнул рукой Капитоныч. — Али я не служил в коннице…

— Вот ведь, брехун. Извозчиком он служил до революции, — усмехнулся Балкин, едва поспевая за московскими гостями.

Они прошли по длинному коридору зала с колоннами и в самом углу нашли сейф. Рядом с огромным железным ящиком спал еще один охранник. Он видно видел какой‑то сон и причмокивал губами, улыбаясь.

— Не буди его, пусть спит, — подмигнул комиссару Балкину атаман Раковский и дал знак рукой, что бы комиссар открыл сейф. Так и не разбудив крепкий сон часового, Балкин достал чемодан и передал его московскому чекисту Бережному.

— Пошли вниз, молодчага ты мой, — хлопнул атаман по плечу чекиста Балкина и радостно переглянулся со своими дружками белогвардейцами, а затем взглянул на так и не проснувшегося охранника с винтовкой, подумав про себя: «Вот ведь повезло красноперому, сон его спас от пули!».

Они уже без спешки спустились на первый этаж и пошли в сторону начальника охраны, который приведя себя в порядок при полном обмундировании с пятью другими охранниками стояли по стойке смирно около выхода из Наркомата. Чуть отстав, последним шел комиссар ВЧК Балкин. Неожиданно, он чему то улыбнулся и достал свой проверенный в боях и на расстрелах Маузер с заряженной обоймой на 10 патронов.

— Господа, постойте, — окликнул московских чекистов комиссар Балкин, спрятав за спину Маузер. — Вот только один вопрос.

— Что, мой дорогой товарищ, комиссар Балкин? — радостно и с нарочитым вызовом спросил атаман, и быстро оглядел свою проверенную дюжину головорезов.

— Вы где‑нибудь отдыхали, спали до приезда в Орел? А то ведь так и с ног свалиться можно, да и лошади не железные, им бы отдохнуть нужно…

— Не до отдыха, товарищ Балкин, гнали сюда из Москвы без остановки. Вот победим мировую контру — тогда отдохнем, — с улыбкой, но с внутренней готовностью к неожиданному повороту дела ответил атаман.

— Тогда, господа, объясните мне, что‑то от вас костерком попахивает с ног до головы, как будто вы не из Московского ВЧК, а из Орловских лесов к нам нагрянули.

В зале с огромными сводчатыми потолками эхом загрохотали последние отрывистые слова комиссара Балкина и повисла тяжелая тишина. Атаман опустил голову и время словно замедлилось для всех в этом зале, пока комиссар Балкин доставал из‑за спины свой Маузер и не навел мушку на атамана Раковского.

— Вашскобродь, подойдите ближе к стенке…

Балкин едва успел заметить как метнулся в сторону атаман, а остальные военные схватились за кобуры, доставая револьверы системы «наган». Комиссар ВЧК нажал на курок…, но вместо выстрела раздался сухой щелчок осечки. Не сработавший патрон не вылетел из патронника, а закрыл доступ другим патронам. Комиссару Балкину не хватило еще двух секунд, что бы передернуть затвор Маузера, выбросив из ствола испорченный патрон. Револьвер системы «наган», в отличие от Маузера, не имел подобных неприятностей, позволяя стрелку потратить лишь на одну долю секунды больше, дослав нажатием на курок следующий патрон для выстрела в скользящем барабане.

Несколько пуль вошли в грудь комиссара Балкина, унося его грешную душу и трогательную любовь к студентке Милевской и белой крысе Дуське. Однако, он, возможно, где‑то там на небесах еще успеет пересечься со зверски убитой пять минут назад своею любимой студенткой и растоптанной сапогом крысой, которая ни как не хотела отдавать розовый бриллиант размером в 5 карат.

Около двадцати верст длилась погодя красноармейского конного отряда за бандой атамана Раковского. Сильные казацкие кони белых наметом неслись по проселочным дорогам и перелескам, пока наконец они не достигли Ольшанских озер, переходящих в непроходимые топи…

Лишь только отважный отряд красной конницы попробовал пройти по топкой тропе, как их настигла пулеметная очередь. Словно подкошенные, валились убитые ездоки и лошади в трясину, забирая жизни красных бойцов. Пока, наконец, кавалерийский рожок не затрубил отбой, отдавая приказ на возврат красной конницы обратно в Орел.

4

Сразу за топкими болотами начинался березовый лог. Словно всесильная рука Всевышнего вздыбила здесь земляные пласты в крутые пригорки и глубокие овраги. Пожелтевшие березы в осенней прохладце бросали свои листья на поблекшую, но еще зеленую траву. В низине оврагов крутился и бежал прозрачный ручей. Среди оврагов и деревьев были построены землянки и шалаши, где и нашли себе приют остатки Белой Гвардии.

— Поквитались с красными, пустили им кровушку большевицкую? — встретил атамана Раковского полковник Рохлин из конного корпуса генерала Шкуро.

— Не обошлось без этого… Один комиссар носом учуял, что мы с дымком костровым к ним приехали, — ответил атаман и внимательно пригляделся к полковнику. «Пора уходить от вас господа в другой мир, там где люди живут без войны…».

— Хитрости у красных тоже хватает. Поднаучились крестьяне и мужики наукам и военным приемам, — махнул рукой Рохлин и взъерошил свои поседевшие волосы. — Рано или поздно они нас тут в капкан захлопнут. Обойдут Ольшанские озера с тылу, а за болотами пулеметы поставят… И все! Возьмут нас в оборот.

Атаман махнул своим жандармским головорезам и казачьему Императорскому конвою, что бы те шли в самую глухую балку, где росли дубы и был сложен в сруб дом атамана и длинные амбары, где и жила его казачья охрана. Сам же Раковский присел к костру, где сидело на бревнах еще несколько корниловских офицеров, о чем‑то думая с тоскою и грустью. Один из них неспешно перебирал аккорды на гитаре, выводя старинный русский романс. Встретившись взглядом с Раковским, поручик запел:

— Утро туманное, утро седое,

— Нивы печальные, снегом покрытые…

— Нехотя вспомнишь и время былое,

— Вспомнишь и лица, давно позабытые.

— Вспомнишь обильные, страстные речи,

— Взгляды, так жадно и нежно ловимые,

— Первая встреча, последняя встреча,

— Тихого голоса звуки любимые.